— И что ж ты там такое увидела?
— Я увидела женщину, которая под тридцать лет вдруг
начала жить своей жизнью! Понимаете, своей!
— А до сих пор не своей, что ли, жила?
— Да, именно! И это все — мое! И хоть тяжело иногда до
ужаса, и сил нет, и уверенности в завтрашнем дне никакой, а все равно…
— Я в тебе не ошибся, Варежка! И все у тебя получится,
конечно, если мужик какой‑нибудь не встрянет… Варь, мне Надюха говорила,
у тебя там в Альпах твоих есть кто‑то?
— Есть, а что?
— Держись его. С европейцами как‑то
спокойнее. — Семен Романыч, да не нужны мне мужики, не до них мне сейчас!
Мне работать надо, зарабатывать, у меня же мама и сын… До романов ли тут?
— Правильно мыслишь. И вообще, я сейчас добрый, скажу
тебе — я тобой доволен.
— Ох, спасибо вам! Знаете, как мне это важно!
— Только ты не расслабляйся! А то знаю я вашу сестру.
Похвалишь вас, а вы и расслабитесь.
— Нет, я не расслаблюсь, Семен Романыч!
У Шилевича в кармане зазвонил телефон.
— Надюха? А мы с Варежкой кофе пьем! Подарок тебе
купили! Хорошо, договорились! Варежка, Надюха спрашивает, можем мы прямо сейчас
приехать?
— Семен Романович, у меня есть еще одно дело, ну на
полчаса примерно, и я примчусь. А вы езжайте!
— Так, может, тебя подбросить?
— Нет, тут недалеко. Я, как говорится, в одно касание!
А вы поезжайте! И так уже проштрафились, забыли про такую дату! Да, и
обязательно по дороге купите цветы!
— Молодчина, что напомнила! А какие купить?
— Думаю, тюльпаны! Очень много тюльпанов!
— Понял!
Варя вернулась в антикварный магазин, где заранее приглядела
красивую корзинку для конфет или печенья и даже успела пошептаться с
продавщицей, чтобы та отложила для нее эту вещь. Еще она купила букет фрезий,
они так чудесно пахнут!
Правда, одета я непразднично, спохватилась она, ну да ладно,
это не моя дата, к тому же Семен Романович сказал, что все будет более чем
скромно. Наверное, придется еще помогать на кухне.
И Варя помчалась к Шилевичам. Она полюбила этих людей и их
уютный, хоть и безалаберный дом.
Вечер прошел очень весело и мило. Гостей всетаки набралось
порядочно, все с любопытством смотрели на Варю и, как ей показалось, вполне
доброжелательно. Из знакомых ей были только Борис Аркадьевич, оператор, и
Алексей Иванович.
В разгар ужина Борис Аркадьевич вдруг обратился к хозяину
дома:
— Сеня, слыхал, Симбирцев опять дебош устроил! Надрался
как сволочь и дал кому‑то в рыло! А пострадавший вроде собирается в суд
подать.
— Черт знает что! — воскликнул кто‑то из
гостей. — Вот скажи, Надька, чего так его колбасит? Вроде все у парня
хорошо: и родители, слава богу, живы‑здоровы, и снимается он как
подорванный, и бабы не переводятся…
— Вася, друг ты мой, почему артисты пьют! Тоже мне
вопрос! Стресс снимают, усталость… Что тут поделаешь… А Стаса жалко! Такой
талант редкий!
— Сеня, ты не передумал его снимать? — спросил
Борис Аркадьевич.
— Ну вот, если б я обращал внимание на такие штуки… И
потом, кто лучше него эту роль сыграет? Но у меня жестко, ты ведь знаешь.
Предупрежу — если хоть раз нажрется во время съемок, я с ним распрощаюсь без
сожалений. На многих действует! Димка вот тоже отнюдь не трезвенник, но
дисциплина железная, я его сколько снимал, ни разу меня не подвел. Кстати,
сегодня Варя меня о Стасе спрашивала. Видишь, Варежка, как все обстоит…
Домой Варю подвез Борис Аркадьевич, он капли в рот не брал.
— Варюха‑горюха, помнишь, откуда это? —
вдруг спросил он. Борис Аркадьевич любил огорошивать артистов такими вопросами.
— Вроде бы из «Поднятой целины».
— Обалдеть! Ишь, чего знаешь… А кто написал «Князя
Серебряного»? — хитро прищурился он.
— Алексей Константинович Толстой.
— Ну надо же! А «Волшебную гору»?
— Томас Манн!
— Интеллектуалка, да? — как будто даже огорчился
Борис Аркадьевич.
— Ой нет, просто мама в детстве внушала, что стыдно не
знать таких вещей.
— Ишь, какая у тебя мама… А теперь никому за невежество
не стыдно… Знаешь, я тебя так сниму! Будешь самой красивой артисткой!
— Блин? — рассмеялась Варя.
— Что?
— Ну, Семен Романыч, когда на меня орет, всегда
завершает свои крики фразой: «Артистка, блин»!
Борис Аркадьевич расхохотался.
— Да, у Сеньки и вправду глаз‑алмаз! Чует мое
сердце, все у тебя получится! Я тоже в вашем брате‑артисте кое‑что
смыслю…
— Все, приехали! Спасибо вам огромное.
— Погоди, Надюха говорила, у тебя сынок есть.
— Есть.
— Скучаешь?
— Ужасно! Правда, мы с ним почти каждый день по скайпу
общаемся.
— А с кем же он там?
— С моей мамой.
— Это хорошо, твоя мама, похоже, умеет детей
воспитывать. Ладно, беги, выспись по возможности. Любовника еще не завела?
— Какого любовника! Мне не до них. Ну, еще раз спасибо
и спокойной ночи!
— Кстати, помни, для артистки сон — первое дело.
— А я думала талант первое дело, — улыбнулась
Варя, открывая дверцу.
— Талант талантом, а выспаться надо!
— Спасибо, я высплюсь, мне только бы до подушки
добраться!
— Ну беги, беги! Надо же, про «Волшебную гору» знает.
Постой, Варь!
Она обернулась.
— А «Поэму экстаза» кто написал?
— Скрябин! — расхохоталась Варя и вбежала в
подъезд.
— Ни фига себе девка! — пробормотал под нос Борис
Аркадьевич.
Но на сей раз Варя никак не могла уснуть. Ворочалась,
вскакивала, пила воду с медом, ничего не помогало. Почитать бы, но книг у нее с
собой не было, а купить она не удосужилась, некогда было. Предыдущая жиличка
оставила только какую‑то книжку, вернее, брошюру о борьбе с целлюлитом.
Почему я ее не выбросила? Она встала и выкинула брошюрку в мусорное ведро.
Потом открыла компьютер, заглянула в почту. Там оказалось письмо от Эмми. Он
писал: «Дорогая моя Барбара, я страшно скучаю, но в Москву вырваться не
получается, туда же нужна виза, а это канитель и запланированное мероприятие,
вот так вдруг не вырвешься. Я, конечно, постараюсь получить мультивизу, и вот
тогда… Правда, история с русскими партнерами не выгорела, но это неважно. На
днях заезжал к фрау Анне, видел Ники, он здоров и весел, говорит, что не очень
скучает, так как почти ежедневно общается с тобой по скайпу. Я тоже хочу!
Свяжись со мной, будь добра. Фрау Анна сказала, что ты просто зверски занята,
поэтому я не стану тебя тревожить, а будет минутка, прояви инициативу! Целую
будущую кинозвезду в нос, ну и во все остальные места, разумеется, тоже. Вечно
твой, смертельно скучающий Эмми».
