— Приобретите акции Орлеанской железной дороги, они сейчас котируются на тридцать франков ниже стоимости, через три года вы удвоите свой капитал, а бумаги места не пролежат.
— Не уходите, господин Магус, я сейчас сбегаю за поверенным родственников господина Понса, он хочет знать, сколько вы дали бы за весь хлам, что собран там наверху... Я сейчас за ним схожу.
— Эх, была бы она вдова, — сказал Ремонанк еврею, — как раз бы мне подошла, она ведь теперь богачка...
— А если она поместит деньги в акции Орлеанской железной дороги, через два года у нее вдвое больше будет. Я вложил туда мои скромные сбережения, — сказал еврей, — приданое дочери... Пойдемте пройдемтесь по бульварам в ожидании поверенного.
— Прибрал бы господь старика Сибо, он и то все прихварывает, — снова начал Ремонанк, — какая бы у меня жена была, как бы она в лавке управлялась! Я бы тогда открыл настоящую торговлю.
— Здравствуйте, дорогой господин Фрезье, — сказала тетка Сибо елейным голосом, входя в кабинет к своему советчику. — Ваш привратник мне сейчас сказал, будто вы переезжаете?
— Да, дорогая мадам Сибо, я снял квартиру в том же доме, где доктор Пулен, как раз над ним, во втором этаже. Сейчас я ищу, где бы перехватить две-три тысчонки, чтобы прилично обставить новую квартиру, кстати очень недурную — домохозяин отделал ее заново. Я уже говорил вам, что взял на себя защиту интересов председателя суда господина де Марвиля и ваших тоже... Я ухожу из частных ходатаев и собираюсь записаться в адвокаты, мне нужна хорошая квартира. Парижские адвокаты принимают в свое сословие только тех, у кого приличная обстановка, библиотека и все прочее. Я доктор прав, я проработал положенный срок помощником присяжного поверенного и уже приобрел могущественных покровителей... Ну-с, как наши дела?
— Если хотите, я могу предложить вам мои сбережения, они у меня на книжке, — сказала тетка Сибо, — деньги, правда, небольшие — три тысячи франков, все, что нажила за двадцать пять лет, ночей не досыпала, куска не доедала... Вы дадите мне вексель, — так Ремонанк говорит, я сама малограмотная, что мне скажут, только то и знаю...
— Нет, по уставу нашего сословия адвокату запрещено подписывать векселя; я напишу вам расписку из пяти процентов, которую вы мне вернете, если я устрою так, чтобы после Понса вы получали пожизненную пенсию в тысячу двести франков.
Попавшаяся на удочку, тетка Сибо ничего не ответила.
— Молчание знак согласия, — заметил Фрезье. — Приносите деньги завтра.
— Я охотно заплачу вам вперед, — сказала тетка Сибо, — тогда я уж буду спокойна, что получу пенсию.
— Ну-с, так как же наши дела? — повторил Фрезье, утвердительно кивнув головой. — Я был у Пулена вчера вечером. Как видно, вы с больным времени даром не теряете, еще один такой приступ, как вчера, и в желчном пузыре образуются камни... Будьте с ним поласковей, голубушка мадам Сибо, чтоб потом вас совесть не мучила. Все мы не два века живем.
— Оставьте меня в покое с вашей совестью!.. Вы, может быть, опять про гильотину говорить собираетесь? Господин Понс — старый упрямец! Вы его не знаете! Не я, а он меня изводит! Такой вредный старик, его родственники правы: ехидный, мстительный, упрямый... Господин Магус вернулся, как я вам говорила, и ждет вас.
— Отлично!.. Я сейчас приду. От ценности коллекции зависит сумма вашей пожизненной ренты; если она стоит восемьсот тысяч франков, вы будете получать пожизненно полторы... целый капитал!
— Ладно, я скажу, чтоб они ценили по совести.
Час спустя Понс уснул крепким сном, приняв из рук Шмуке прописанное врачом снотворное, дозу которого тетка Сибо, без ведома немца, увеличила вдвое. А тем временем трое пройдох, один чище другого, — Фрезье, Ремонанк и Магус, — рассматривали поштучно коллекцию старого музыканта, состоявшую из тысячи семидесяти предметов. Шмуке тоже лег отдохнуть, и поле брани осталось за злым вороньем, слетевшимся на добычу.
— Тсс... не шумите, — предостерегала тетка Сибо, каждый раз как Магус приходил в восторг и вслух вразумлял Ремонанка насчет ценности того или иного произведения искусства.
Чье сердце не содрогнулось бы при этом зрелище: четыре человека — четыре ипостаси жадности — оценивают наследство, между тем как за стеной спит тот, смерти которого они все ждут с таким нетерпением. Оценка коллекции длилась три часа.
— В среднем, — сказал прижимистый старик еврей, — здесь любая вещь стоит тысячу франков...
— Значит, можно получить миллион семьсот тысяч франков! — воскликнул пораженный Фрезье.
— Только не с меня, — отозвался Магус, глаза которого сразу приняли холодное выражение. — Я не дам больше восьмисот тысяч франков, потому что нельзя знать, сколько времени все это пролежит в магазине... Некоторые шедевры продаются десять лет подряд, — значит, к цене, заплаченной при покупке, надо прибавить еще сложные проценты. Но зато я плачу наличными.
— У него в спальне есть еще витражи, эмали, миниатюры, золотые и серебряные табакерки, — заметил Ремонанк.
— Можно их посмотреть? — спросил Фрезье.
— Пойду взгляну, крепко ли он спит, — ответила тетка Сибо.
И по знаку привратницы три хищника вошли в спальню к Понсу.
— Там шедевры! — указывая на гостиную, сказал Магус, седая бороденка которого, казалось, трепетала каждым своим волоском. — А здесь — богатство! И какое богатство! В королевской казне и то не найти ничего лучше.
Глаза Ремонанка, загоревшиеся при виде табакерок, сверкали, как карбункулы. Фрезье, спокойный, холодный, вытянул шею, словно змея, поднявшаяся на хвосте, и вертел во все стороны плоской головой; он замер в той позе, в которой обычно изображают Мефистофеля. Все три скупца, жаждущие золота в той же мере, в какой дьявол жаждет райских кущей, словно по уговору впились взглядом во владельца такого несметного богатства, который забеспокоился во сне, будто его мучил кошмар. И вдруг, ощутив на себе эти три дьявольских луча, больной открыл глаза и завопил истошным голосом:
— Воры!.. Воры!.. Караул! Режут!
Несомненно, он, и проснувшись, еще продолжал видеть сон, потому что он сел в кровати, уставился в одну точку вытаращенными глазами и как бы оцепенел.
Элиас Магус и Ремонанк шагнули было к двери, но тут их как громом поразили слова Понса:
— Магус здесь!.. Меня предали!..
Больного разбудил инстинкт сохранения своего сокровища, инстинкт, во всяком случае, равный инстинкту самосохранения.
— Мадам Сибо, кто этот господин? — крикнул он, содрогнувшись при виде Фрезье, замершего на месте.
— Боже мой, да ведь не могла же я выставить его за дверь, — сказала привратница, подмигнув Фрезье, — этот господин пришел по поручению ваших родственников.
При этих словах Фрезье не мог удержаться от жеста восхищенья, вызванного такой находчивостью.
— Да, сударь, я пришел по поручению господина де Марвиля, его супруги и дочери, чтобы передать вам их соболезнование; они случайно узнали, что вы больны, и выразили желание взять на себя заботы о вашем здоровье... Они предлагают вам переехать на поправку в их Марвильское имение; виконтесса Попино — ваша любимица Сесиль — будет сама ходить за вами... Она выступила вашей заступницей и убедила мать, что та не права.
