Мадемуазель Софи Сюрвиль
[1]
С истинным наслаждением, милая племянница, посвящаю я тебе эту книгу, сюжет и отделка которой удостоились твоей похвалы — а похвала юной девушки, не знакомой с жизнью света и верной всем тем благородным правилам, что внушены религией, дорогого стоит. С вами, девушками, шутки плохи, ибо вам потребны книги чистые, как ваша душа, а прочие книги вам читать не подобает, как не подобает вам и видеть Общество без прикрас. Тем больше оснований для гордости у автора, сумевшего вам понравиться. Дай Бог, чтобы привязанность ко мне не обманула тебя! Кто же вынесет моему детищу окончательный приговор? Будущее, которое ты, надеюсь, увидишь и до которого, возможно, не доживет твой дядя.
Бальзак.
Часть первая
НАСЛЕДНИКИ В ТРЕВОГЕ
Всякий, кто въезжает в Немур
[2]
со стороны Парижа, пересекает Луэнский канал, берега которого служат этому прелестному городку естественной оградой, а горожанам — живописным местом для прогулок. К несчастью, после 1830 года дома начали расти уже и за мостом. Если так будет продолжаться и дальше, город в конце концов утратит свое неповторимое очарование. Однако в 1829 году обочины дороги еще не были застроены, и почтмейстеру, высокому толстяку лет шестидесяти, обосновавшемуся однажды утром на самой середине моста, открывался превосходный вид на то, что на языке его ремесла именуется «лентой». Сентябрь сверкал всеми своими красками, над полями и дорогой плыл горячий воздух, на небе, ярко-синем даже у самого горизонта, не было ни единого облачка — верный признак крайней разреженности воздуха. Солнце сильно слепило глаза, и Миноре-Левро — так звали почтмейстера — приходилось прикладывать руку козырьком ко лбу. Он нетерпеливо переводил взгляд с поросших отавой прелестных лугов, расстилавшихся справа от дороги, на лесистые холмы, тянувшиеся слева до самого Бурона. Он вслушивался в топот копыт своих собственных лошадей и в щелканье кнутов своих собственных кучеров — эхо, отражаясь от холмов, доносило ему обо всем, что происходило в долине Луэна. Кого, кроме почтмейстера, не умиротворило бы созерцание долины, где пасутся стада, словно сошедшие с полотен Пауля Поттера
[3]
, неба, словно написанного Рафаэлем, и окаймленного деревьями канала, достойного кисти Хоббемы
[4]
? Тот, кто бывал в Немуре, знает, что природа там не менее прекрасна, чем искусство, призванное одухотворять ее: немурскии пейзаж исполнен глубокого содержания и пробуждает мысль. Однако при виде Миноре-Левро художник забыл бы о пейзаже и бросился рисовать портрет этого буржуа: настолько своеобычен он был в своей заурядности. Представьте себе животное до мозга костей, и вы получите Калибана
[5]
, а это не шутка. Там, где верх берет Форма, Чувство исчезает. Почтмейстер, живое подтверждение этой аксиомы, принадлежал к числу тех существ, в которых буйство плоти мешает даже самому вдумчивому наблюдателю разглядеть хоть малейшее движение души. Синяя суконная фуражка с маленьким козырьком плотно облегала голову, выдающиеся размеры которой доказывали, что на свете есть еще много исключений, ускользнувших от мудрого взгляда Галля
[6]
. Седые, лоснящиеся волосы, выбивавшиеся из-под фуражки, свидетельствовали, что люди седеют отнюдь не только от горя или умственных усилий. Широкие оттопыренные уши были, словно шрамами, изрезаны венами, до того набухшими, что казалось, из них вот-вот брызнет кровь. Лицо у почтмейстера, много времени проводившего на солнце, было сизо-коричневое. Глубоко посаженные серые глаза, хитро смотревшие из-под черных кустистых бровей, напоминали глаза калмыков, явившихся во Францию в 1815 году; если они порой загорались, то лишь от одной-единственной мысли — мысли о деньгах. Кончик приплюснутого носа был, как ни странно, мясистым. Толстые губы под стать отвратительному двойному подбородку, оплывшие, давно не бритые щеки, короткая жирная шея, повязанная дрянным шейным платком, истертым чуть не до дыр, довершали сходство с теми исполненными тупой мощи атлантами, каких нередко создают скульпторы. Миноре-Левро походил на эти статуи с той лишь разницей, что они поддерживают здания, а его главной заботой было поддержание собственного благополучия. Таких атлантов без земного шара на свете немало. Торс этого человека был словно каменная глыба; казалось, на вас идет вздыбившийся бык. Могучие руки, большие и сильные, грубые и крепкие, отлично умели управляться с кнутом, вожжами и вилами; их побаивались все кучера. Гигантское брюхо великана покоилось на двух слоновьих ногах, каждая из которых не уступала толщиной талии взрослого мужчины. Такие люди редко выходят из себя, но гнев их страшен и грозит им апоплексическим ударом. Впрочем, этот свирепый и туполобый колосс не совершил ни одного из тех тяжких преступлении, которые, казалось, предвещало выражение его лица. Тому, кто вздрагивал от ужаса при его появлении, кучера говорили: «Да нет, он человек не злой».
Немурский «почтовый начальник», как звали его в родных краях, был одет в темно-зеленую бархатную охотничью куртку, тиковые полосатые панталоны и просторный желтый жилет из козьей шерсти, карман которого оттопыривала чудовищных размеров черная табакерка. У всех курносых огромные табакерки — это правило почти не знает исключений.
Сын Революции и свидетель Империи, Миноре-Левро отроду не вмешивался в политику; что же до его религиозных убеждений, то порог церкви он переступил один-единственный раз — когда женился; в частной жизни он руководствовался Гражданским кодексом: все, что закон не запрещал или не упоминал, почтмейстер считал допустимым. Читал он только местную газету да инструкции почтового ведомства. Он слыл неплохим земледельцем; впрочем, талант его ограничивался сферой сугубо практической. Таким образом, духовный мир Миноре-Левро ничуть не противоречил его физическому облику. По большей части почтмейстер молчал, а если и решался высказаться, то прежде непременно запускал в нос понюшку табаку — не для того, чтобы собраться с мыслями, а для того, чтобы подыскать слова. Будь он болтлив, он выглядел бы неудачником. Вспомните, что этот слон без хобота и разума носил имя Миноре-Левро, и вы согласитесь со Стерном
[7]
, полагавшим, что в каждом имени скрыто предсказание характера человека либо насмешка над ним
[8]
. Несмотря на свою очевидную бездарность, благодаря Революции почтмейстер за тридцать шесть лет стал владельцем лугов, пахотных земель и лесов, приносивших ему ежегодно тридцать тысяч ливров дохода. Если Миноре, вложивший часть капитала в почтовые дворы Немура и Гатине
[9]
, все еще не бросал службу, то не столько по привычке, сколько ради единственного сына, которому он хотел обеспечить блестящую будущность. Сын этот, выбившийся, как говорят крестьяне, «в господа», только что закончил факультет права; по возвращении домой ему предстояло принести присягу и пройти стаж, необходимый для вступления в судебное ведомство. Господин и госпожа Миноре-Левро — ибо всякому ясно, что если бы за спиной колосса не стояла женщина, ему бы никогда не удалось сколотить такое большое состояние, — предоставили сыну полную свободу: он мог сделаться нотариусом в Париже, королевским прокурором или главным податным инспектором в любом департаменте, биржевым маклером или почтмейстером. Разве сыну человека, о котором от Монтаржи до Эссона все твердят: «У папаши Миноре денег куры не клюют!» — пристало хоть в чем-нибудь знать отказ, разве не вправе он рассчитывать на самую блистательную карьеру? Толки о богатстве Миноре разгорелись с новой силой четыре года назад, когда, продав свой постоялый двор, почтмейстер перенес почтовую станцию с Главной улицы к реке и выстроил на новом месте роскошный дом и конюшни. Строительство обошлось ему в двести тысяч франков, а если верить пересудам ближних и дальних соседей, — в два раза дороже. Немурской почтовой конторе требуется много лошадей, она обслуживает парижскую дорогу до Фонтенбло, а также дороги в Монтаржи и Монтро; перегоны повсюду большие, а песчаная дорога на Монтаржи позволяет брать деньги за мифическую третью лошадь
[10]
, которую все оплачивают, но никто никогда не видал. Человек, сложенный так, как Миноре, владеющий таким состоянием и занимающий такую должность, вполне заслуживал прозвание «немурского начальника». Хотя он не верил ни в бога, ни в черта и был материалистом-практиком, равно как и практиком-земледельцем, практиком-эгоистом и практиком-скрягой, Миноре до сих пор наслаждался безоблачным счастьем, если, конечно, можно считать счастливым существование сугубо материальное. Взглянув на толстую складку кожи над верхним позвонком и мозжечком
[11]
этого человека, а особенно услышав его тонкий пронзительный голос, так не вяжущийся с его дородной фигурой, физиолог сразу понял бы, отчего этот высокий, тучный и грузный земледелец обожает своего единственного сына и отчего он так долго ждал рождения этого ребенка, не случайно получившего имя Дезире, что означает «долгожданный». Если правда, что любовь — свойство натур богато одаренных и готовых к большим свершениям, то люди, наделенные философским складом ума, поймут причины бессилия Миноре. К счастью, мальчик рос похожим на мать, которая, впрочем, баловала его ничуть не меньше отца. Никакой ребенок не смог бы устоять перед таким поклонением. Хорошо сознавая степень своего могущества, Дезире умел клянчить деньги у матери и запускать руку в отцовский кошелек, оставляя каждого из родителей в уверенности, что тот — единственная его опора. Попав в Париж, юный Миноре, занимавший в Немуре положение куда более высокое, чем наследный принц в столице отцовского королевства, продолжал удовлетворять все свои прихоти так же, как в родном городке, и тратил в год больше двенадцати тысяч франков. Однако за эти деньги он приобрел понятия, о которых и не подозревал в Немуре; он оставил свои провинциальные замашки, осознал всемогущество денег и понял, что судейское звание сулит большие возможности. За последний год, сведя дружбу с художниками, журналистами и их любовницами, он прокутил на десять тысяч франков больше обычного. Доверительное письмо сына, где тот просил позволения жениться, лишило почтмейстера покоя, но не одно это обстоятельство привело его на мост; на дорогу его послала мамаша Миноре-Левро; занятая приготовлением роскошного завтрака в честь приезда свежеиспеченного правоведа, она велела мужу поджидать дилижанс на мосту, а если он так и не покажется, седлать коня и скакать навстречу. Единородный сын почтмейстера должен был прибыть в пять утра, меж тем пробило девять, а дилижанса все не было. Что могло вызвать такое опоздание? Неужели карета опрокинулась? Жив ли Дезире? А вдруг он сломал ногу?
