После той истории он стал появляться у нас редко, но звонил
каждый вечер и весело болтал со мной, а у меня не было сил поддерживать эти
ничего не значащие беседы. И я замыкалась в себе, покорно делая то, что от меня
хотели: шла в школу, учила уроки, выполняла работу по дому и все больше
погружалась в мир своих безрадостных мыслей. В конце концов даже отец
забеспокоился, решив, что у меня какая-то серьезная болезнь, начал таскать меня
по врачам, а когда врачи болезнь не обнаружили, попросил Деда поговорить со
мной и по возможности выяснить, что же происходит.
Мы сидели в гостиной, Дед опасливо держался в стороне, а я,
пряча взгляд, твердила: «У меня все хорошо». Отец, подслушивающий под дверью,
не выдержал и, войдя в гостиную, с солдатской прямотой задал вопрос:
– Ты что, влюбилась? Отвечай немедленно.
– Уйди, ради бога, отсюда! – рявкнул Дед, и отец
от неожиданности попятился, едва не налетев на стол. – Знаешь, у меня есть
отличная идея, – когда отец ушел, сказал мне Дед. – Твой папа, ты и я
поедем отдыхать. На две недели. Представляешь? Покатаемся на водных лыжах, даже
поднимемся на воздушном шаре…
«Я не ребенок», – хотелось ответить мне, но я согласно
кивнула. Ведь он будет с утра до вечера рядом со мной целых две недели.
Отец сначала эту идею поддержал и даже вместе с нами выбирал
подходящий отель. Но потом, как бывало не раз до этого, какие-то дела не
позволили ему взять отпуск, и он с облегчением сказал:
– Отправляйтесь вдвоем.
Ему даже в голову не могло прийти, что из этого может
получиться. С семи лет я везде ездила с дядей Игорем, и отец так к этому
привык, что искренне не видел в этом ничего предосудительного. И мы отправились
вдвоем загорать и набираться сил.
Первые два дня на отдыхе мы старательно разыгрывали
привычные роли: я – ребенка, он – друга отца, считающего меня своей дочкой. Я
была уверена: если буду вести себя иначе, то потеряю его. И если не буду, все
равно потеряю. Эта безнадежность приносила мне странное успокоение, и я в самом
деле наслаждалась возможностью быть рядом с ним, слышать его, просто
радоваться, что мы вдвоем.
Я видела, как на него смотрят женщины, но теперь не
испытывала ненависти, и желания придушить их всех не возникало. В конце концов,
он любит меня. Пусть не так, как я хочу…
Я выходила из бассейна и услышала, как одна из дам
обратилась к Деду:
– Эта очаровательная девушка ваша…
– Моя дочь, – с гордостью ответил он, и все мое
недавнее здравомыслие улетучилось. И сразу захотелось придушить и эту старую
бабу, и Деда вместе с ней. Поздно вечером, когда мы простились и разошлись по
своим комнатам, я потихоньку выскользнула из номера и пошла к морю. Справедливости
ради скажу: вовсе не затем, чтобы утопиться. Я сидела на берегу, глядя на
звезды, на лунную дорожку у самого берега, и мне казалось, что я растворяюсь в
этом покое, и ничто уже не имеет значения.
Дед неслышно подошел и сел рядом. Обнял меня, и я положила
ему голову на грудь. Назад он нес меня на руках, как в детстве, а я ревела,
понимая, что мое детство кончилось.
На следующий день я выпросила у него платье, которое увидела
в магазине неподалеку. Дед удрученно бормотал, что папа не одобрил бы мой выбор,
но отказывать мне никогда не умел и, конечно, купил. Вечером я вертелась перед
зеркалом в новом наряде, израсходовала полкило косметики и осталась собой
довольна. Я была красавицей, а главное, выглядела взрослой, второе в тот момент
казалось мне куда важнее первого. С Дедом мы занимали смежные номера,
соединенные между собой дверью. Эта самая дверь открылась, он появился и замер
на пороге, растерянно глядя на меня.
– Как тебе? – спросила я с невесть откуда
взявшимся кокетством.
– Твой папа… – Он кашлянул и добавил с некоторой
робостью: – Какая же ты красавица. – Он довольно быстро справился с собой
и добавил со смехом: – Придется надевать костюм. – И удалился.
Через десять минут мы отправились в ресторан ужинать, и все
провожали нас взглядами, а мне очень хотелось громко крикнуть: «Никакой он мне
не отец».
В тот вечер я была совершенно счастлива. Впервые Дед
разговаривал со мной как со взрослой. Без конца делал комплименты и даже
разрешил выпить немного вина. Я чувствовала себя Золушкой, встретившей своего
принца, я еще не знала, но уже догадывалась, как велика моя власть над ним. Он
начинал что-то говорить и вдруг замолкал смущенно, и отводил взгляд, а я с
веселым лукавством смотрела на него, и теперь казалось, что мы поменялись местами,
это он зависел от моего решения, а не я от его. Если быть до конца откровенной,
я казалась себе всемогущей и уверилась: в моей судьбе все будет так, как захочу
я.
После ужина мы танцевали на веранде, Дед надо мной
подсмеивался, пытался вернуться к прежней привычной манере и вместе с ней
вернуть себе и прежний статус, но я всякий раз ловко уклонялась, и ему вновь
приходилось говорить с женщиной, а не с ребенком. Если я была безусловно
счастлива, то он вряд ли. Он-то понимал, к чему все катится, но еще пытался
балансировать на грани, должно быть, проклинал себя за то, что позволил
ситуации выйти из-под контроля, и отказывался верить в то, что так оно и есть.
В ту ночь мы бродили по опустевшей территории отеля, он
набросил мне на плечи пиджак, и рука его осталась на моем плече. А потом мы
вернулись в номер, он чмокнул меня в нос и сказал:
– Быстро спать, завтра подниму тебя рано, у нас
экскурсия. – И удалился к себе. А я стояла посреди комнаты в своем
красивом платье и понимала: судьба меня обманула. Вряд ли я смогла бы ответить
на вопрос: а чего я, собственно, ждала, но меня переполняло такое горе, такая
обида, тем более горькая, что всего пять минут назад я была совершенно
счастлива.
Я продолжала стоять, потерянно глядя на дверь в номер Деда.
Вдруг дверь открылась, и он, заглянув в комнату, деловито спросил:
– Заяц, где у нас видеокамера?
Наши взгляды встретились: его, мгновение назад спокойный, и
мой, точно у раненого зверька на последнем издыхании, и выражение его глаз тут
же изменилось.
– Что случилось? – спросил он испуганно.
А я сказала тихо, сдерживая боль:
– Я люблю тебя.
– Конечно, заяц, я тебя тоже.
