– Я люблю тебя, – с отчаянием повторила я. –
Я тебя люблю. – И закрыла лицо руками, боясь, что он закричит, ударит
меня. Почему-то я была уверена, что так он и поступит. Если бы у него хватило
сил сказать что-нибудь вроде «вот и хорошо, а теперь отправляйся спать», наша
история могла быть другой. Вряд ли у меня еще раз хватило бы сил, а главное –
наглости, признаться ему в любви, но к тому моменту он сам дрейфовал без крыла
и ветрил на просторах своих чувств, а отцовские инстинкты, которые он в себе
искусно культивировал, в тот раз сыграли с ним дурную шутку.
– Бедная моя девочка, – пробормотал он, быстро
шагнул ко мне и заключил в объятия. – Успокойся, прошу тебя, ты же
знаешь… – Он не успел договорить, я повисла на его шее, неумело ища его
губы, он и в этом не сумел мне отказать, должно быть, надеясь, что поцелуй
будет вполне невинным, но я так жадно, так страстно впилась в его губы, что он
проиграл битву задолго до начала сражения. Говоря попросту, крышу у него снесло
начисто, а про меня и говорить не приходится. Я поспешно стянула платье и стала
расстегивать ему рубашку, потому что видела это в каком-то фильме, и мы
оказались в постели в объятиях друг друга в полуобморочном состоянии. И,
отрезая ему путь к отступлению, я намертво вцепилась в него, инстинктивно
прижимаясь все ближе, пока матушка-природа не завершила остальное.
Он был трогательно заботлив, смиряя себя и думая обо мне.
Вряд ли он отдавал себе в этом отчет, но та часть его существа, что была
настроена на отцовство, растерянная и отступившая, все-таки кое-какие условия
диктовала. И мой переход во взрослое состояние был романтически прекрасен. Если
бы всем женщинам повезло так же, как мне тогда, счастливых людей на свете
заметно прибавилось бы.
Он был потрясающим любовником, спустя годы я знала это
наверняка после сравнения его с другими, но и тогда уже догадывалась. И сумела
сполна насладиться своим счастьем. А потом пришло утро. Проснувшись и сладко
потягиваясь, я повернула голову и увидела его рядом. Он улыбался, но в глазах
его были боль, смятение, а еще страх. Самый настоящий страх, а я-то по
наивности была уверена: чего-чего, а страх ему неведом. И в тот момент сама
испугалась того, что сделала его несчастным.
– Если ты будешь винить себя, – сказала я с
неизвестно откуда взявшейся мудростью, – я этого не переживу. Я хочу
приносить тебе счастье, а не страдание.
Возможно, эти слова я тоже позаимствовала из какого-то
романа, но они совершенно точно передавали мои чувства.
Он привлек меня к себе и, уткнувшись лицом в мои волосы,
сказал:
– Я люблю тебя.
Разумеется, от мук и угрызений совести его это не избавило.
Мы являли собой странную пару, днем точно возвращались в
прошлое, и он становился моим отцом, насмешливо ласковым, заботливым,
ненавязчиво поучающим, как будто еще пытался отыграть ситуацию назад, а ночью,
ночью все повторялось. И под утро он казнился и мучился, скрывая свой страх за
добродушной улыбкой. И я, женским чутьем понимая, что такая раздвоенность до
добра не доведет, испуганно ждала, кто же выиграет в этой битве: день или
все-таки ночь? Мне его мытарства, которые он безуспешно пытался скрыть,
казались глупыми, потому что для меня-то все было просто. Он любит меня, я его,
и счастье будет длиться вечно.
Где-то через неделю мы вернулись с экскурсии и пошли на
пляж. Я пыталась сосредоточиться на книге, но присутствие рядом Деда путало
мысли, склоняя к греху, а ведь наши дни были безгрешны. Соседи затеяли игру в
баскетбол, и я решила к ним присоединиться. С воодушевлением носилась за
мячиком, то и дело возвращаясь взглядом к Деду. Играть в баскетбол он отказался
и теперь из-под очков наблюдал за мной. Мы всей ватагой пошли купаться в море,
а когда я вернулась и шлепнулась рядом на шезлонг, меня поразил его взгляд.
Напряженный, настойчивый, в нем не было привычной ласковой заботы, и вместо
того, чтобы спросить: «Как поплавали?» или «Ты не слишком долго была в воде? Я
боюсь, ты простудишься», – он поднялся, сказал отрывисто: «Идем», – и
мы пошли в номер. Захлопнув дверь, он толкнул меня в грудь, и когда я упала на
постель, навалился сверху, стискивая в объятиях, жадно, требовательно, почти
грубо.
Все запреты были нарушены, и мораль сдана в утиль. Мне
по-прежнему было шестнадцать, а он по-прежнему был старше моего отца, но теперь
я больше не была для него ребенком, мы стали любовниками в самом что ни на есть
буквальном смысле слова и в свою любовь рухнули с головой, как в трясину.
Время пролетело слишком быстро, нам предстояло возвращение
домой. Но ни сомнений, ни угрызений совести Дед теперь не испытывал, для него,
как и для меня, все было ясно.
Однако приличия следовало соблюдать, а главное, подготовить
отца к переменам, подготовить постепенно и по возможности безболезненно. Но
если Деду хватило ума и выдержки вести себя как ни в чем не бывало, то
требовать того же от меня было напрасно. Даже такой ненаблюдательный человек,
как мой отец, все-таки что-то заподозрил. Но, скорее всего, обругал себя за
глупость и призвал к порядку. Однако зерна сомнения прорастают лучше других.
Однажды я, как обычно, пришла к Деду. Отец должен был вернуться поздно, и я
домой не спешила, потом мы решили, что возвращаться мне и вовсе ни к чему, Дед
позвонил своему другу и сказал:
– Сергей, мы тут к контрольной готовимся (произносил он
все это без намека на иронию, с той абсолютной убежденностью, которая у
собеседника не вызывала никаких сомнений), время позднее, пусть Оля останется у
меня. Завтра в школу я ее отвезу.
Отец, не колеблясь, дал свое согласие. Во времена, когда он
часто ездил в командировки, я жила у Деда неделями.
Но через некоторое время он вдруг появился в квартире. Его
визита мы не ждали и были застигнуты врасплох. Дед открыл дверь в наспех
наброшенном халате, а я лежала в постели, от всей души желая неурочному
визитеру провалиться к черту.
Никогда я не слышала подобных выражений от своего
замкнутого, очень сдержанного отца.
– Сволочь! – кричал он. – Ты понимаешь, что
ты сволочь? Это же моя дочь.
– Сергей, я знаю, что виноват, – вяло оправдывался
Дед. Однако как только отец, отвлекшись от его личности, перешел к моей, его
поведение резко изменилось. – Не смей на нее орать! – рявкнул он и в
считаные секунды выдворил отца из квартиры.
Положение Деда и чокнутый не назвал бы завидным, учитывая
тот факт, что мне было всего шестнадцать, но в тот момент он вряд ли думал об
этом. Подошел ко мне, обнял и заявил со своей обычной уверенностью:
– Запомни, ты ни в чем не виновата.
