– У них разладились отношения. Я имею в виду мою жену и
дочь. Девочка последнее время была взвинчена, а Людмила… Людмила была слишком
строга с ней. Я сам не знаю, как это могло произойти… Наверное, жена слишком
часто говорила о других детях, ставила их в пример Вике, успехи дочери не
замечала, а любой ее промах… Иногда мне казалось, что она несправедлива к
ребенку. Мне следовало вмешаться раньше, но я сначала не придавал значения их
мелким стычкам, пока вдруг… произошла ужасная сцена и… и я был вынужден
согласиться с Людмилой: девочке требуется помощь психиатра. Обратился к
Фельцману, своему старому знакомому, он обещал помочь. Я подумал, что Вике
помощь не повредит в любом случае… это вовсе не психушка, вы же там были и все
видели. Прекрасно понимаю, что просто поддался уговорам жены… в общем, мы
отвезли Вику в клинику. В субботу утром мы были у Фельцмана, дочь просила забрать
ее оттуда, сказала, что хочет домой, скучает… Я готов был согласиться, но
Людмила настаивала, что девочке необходимо пройти курс лечения. Поэтому Вика и
не хотела видеть мать.
– Почему она сбежала?
– Она же ребенок, а дети не всегда способны объяснить
свои поступки. Сбежала и позвонила мне, не зная, что ей делать.
– Жена в тот вечер вам тоже звонила?
– Да. Ей сообщили о поступке Вики, звонивший не
назвался. Думаю, это был кто-то из персонала клиники, хотя Фельцман уверяет,
что никто не звонил. Людмила, по обыкновению, придала поступку дочери слишком
большое значение. Наговорила много несправедливого в ее адрес. Я не сдержался и
ответил ей… грубо ответил. Возможно, это и послужило причиной ее странного
поведения в тот вечер.
– Странность – это выпитый коньяк?
– Конечно, она была абсолютно равнодушна к спиртному.
– Соседи видели такси возле вашего дома примерно в
восемь вечера.
– Да, я знаю. Но ответить, кто к ней приезжал, не могу.
Понятия не имею, жена ничего мне не сказала.
– Отправлять Вику в клинику после похорон матери вы не
стали?
– Фельцман не настаивал, да и я хочу быть рядом с
дочерью в такое время. Сегодня она пошла в школу.
– Она ведь ваша приемная дочь? – осторожно
спросила я.
– Она моя дочь. И то, что ее биологическим отцом
является кто-то другой, для меня ровным счетом ничего не значит.
Итак, Корзухин утверждает, что не знает, кто навестил его
жену в субботу вечером, но его шофер слышал, как он сказал: «Она приезжала?»,
следовательно, он все-таки знает, но скрывает по какой-то причине.
– Вашей старшей дочери не было в городе в ту
субботу? – помедлив, спросила я.
– Конечно, нет.
– Вы в этом уверены?
Он уставился на меня вроде бы в недоумении.
– Я бы знал об этом.
– Что, если у Инны была причина молчать?
– Какая причина? Я вас не понимаю. Она вам что-то
сказала?
– Она утверждает, что не приезжала сюда в субботу.
– Значит, так и есть. Мои дети не лгут.
– Какие у Инны были отношения с Людмилой?
– Нормальные.
– Они общались?
– Я женился, когда Инна уехала учиться. – Он помолчал,
вновь потер переносицу, вроде бы собираясь с мыслями. – Мне не стоило ее
отпускать. В тот момент я больше думал о себе, чем о ней. Мне казалось, все так
удачно сложилось…
– А на самом деле?
– Вы же ее видели, – он не смог сдержать горькую
усмешку. – Она совершенно одинока, пишет дурацкие картины, по целым дням
не выходит из дома. Ее окружение сплошь непризнанные гении. Я боюсь за нее,
боюсь, как бы она не поддалась дурному влиянию. Пьющие компании или того хуже…
Девочка решила, что не нужна нам. Это неправда, но переубедить ее…
– Вам не приходило в голову, что она в вас
влюблена? – перебила я его.
– Что вы хотите этим сказать? – опешил он.
– Она ваша приемная дочь.
– Послушайте… – Он едва сдерживался. – Если
то, что о вас говорят, хотя бы на десятую долю правда, вряд ли соображения
морали вас волнуют, но… вы не имеете права говорить о моей дочери эти мерзости.
Да, в ней до сих пор живет детская обида, да, они практически не общались с
Людмилой, и это вовсе не вина моей жены, но говорить такое о девочке…
– Ей двадцать шесть лет.
– Точно. А когда я женился на ее матери, ей было шесть.
Я старался быть хорошим отцом, а она была хорошей дочерью. Она и сейчас хорошая
дочь, а чтобы увидеть в человеке, заменившем ей отца, мужчину… возможно, у нее
есть проблема, всех своих знакомых она поневоле сравнивает со мной, и не в их
пользу. По той простой причине, что в ее окружении одни сильно пьющие
ничтожества. Она не извращенка, смею вас заверить. И ни о какой влюбленности
речи быть не может.
Наверное, его доводы казались ему безупречными. Да, ей было
шесть лет, когда он стал ей отцом, да, девочка выросла на его глазах, но… Мне
самой было семь, когда Дед появился в моей жизни. Впрочем, с какой стати я
опять перекладываю свою историю на чужие плечи? Возможно, я действительно
извращенка, а у Инны с этим все в порядке. Однако я еще больше уверилась, что в
субботу в их доме действительно была Инна. Что она сказала Людмиле, пожалуй,
так и останется тайной. Корзухин будет молчать, и она тоже. Его-то я как раз
хорошо понимаю: он защищает своих детей. Теперь, когда умерла его жена, он не
хочет лишиться еще и дочери.
– Если у вас все, – сказал он, поднимаясь, –
я, пожалуй, откланяюсь. Появятся вопросы, сделайте одолжение, обращайтесь прямо
ко мне.
Он вышел из кабинета, аккуратно прикрыв дверь.
Через двадцать минут меня вызвал Дед. Когда я вошла в
приемную, Ритка шепнула:
– У него был Корзухин.
– Значит, мне намылят шею, – оптимистично ответила
я.
Я предупреждала, что Корзухин быстро узнает о том, что я
копаюсь в его грязном белье, но Деду на это было наплевать.
Я заглянула к нему не без робости, которую, по большей
части, симулировала. Он сказал:
– Заходи.
Я прошла и села напротив, приглядываясь к его физиономии.
Нормальная физиономия, не похоже, что он чем-то недоволен.
– Ну, что там?
– Ты Корзухина имеешь в виду?
– Кого же еще?
– Он был у тебя?
– Был. Возмущен твоим поведением. Чем ты его так
допекла?
