– Бедный ребенок, – прошептала Мария Игнатьевна,
развернулась и быстро пошла к корпусу.
Я знала, что тетрадь надо вернуть отцу, но не сделала этого.
Не захотела объяснять, как она оказалась у меня, впрочем, была еще причина.
– Идем, – позвала я Тимура.
– У девчонки был друг, отцу это не нравилось, и он
отправил ее в психушку? – задал вопрос Тимур, садясь в машину. – А
теперь рвет на себе волосы?
– Если верить учителям, друга у Вики не было.
– Они мало что знают о своих учениках.
И вновь перед глазами возникла Вика, девочка с косичками,
которая обещала стать красавицей, она сидит и торопливо пишет в тетрадь строчка
за строчкой «Я люблю тебя». Крик о помощи, которого никто не услышал.
Утром я появилась на работе раньше обычного. Тетрадь Вики
лежала на моем столе, и взгляд то и дело возвращался к ней. Может, поэтому я
думала только об этой девочке, шагнувшей в пустоту?
Корзухин числился в VIP-персонах, и я не сомневалась:
вскрытие проведут быстро. И хотела знать результаты. Фельцман утверждал, что
все лечение состояло в свежем воздухе, спокойной обстановке и безобидных
витаминах. Так ли это или его вчерашнее бормотание о тяжелом ударе имеет
какую-то причину?
С трудом дождавшись одиннадцати часов, я позвонила Валерке.
– Ну, и что ты от меня хочешь? – весело спросил
он.
– Слышал, что произошло в клинике Фельцмана?
– Еще бы.
– Хотелось бы знать результаты вскрытия.
– Так кто ж тебе откажет? Ты у нас…
– Я у вас, а ты у меня, можно сказать, единственная
надежда. Я хочу знать не то, что напишут в акте, а то, что есть в
действительности.
– А это две большие разницы? – удивился Валера.
– Не знаю, но надеюсь узнать. И надежды эти возлагаю на
тебя, мой бесценный друг.
– Я проникся. Сейчас метнусь. И с блеском выполню
задание. С тебя, как обычно, поллитра.
В ожидании его звонка я собралась навестить приболевшего
Дергачева, но сообразила, что визит в областную больницу, где он находится,
придется отложить часов до четырех, когда гражданам предписано посещать
больных.
Пока я размышляла, что полезного могу сделать, позвонила
Ритка.
– Ольга Сергеевна, соединяю с Игорем
Николаевичем. – Официозом подруга страдала только в случае, если Дед
нависал над ее душой. Через мгновение я услышала родной голос:
– Что у вас вчера произошло?
Разумеется, я могла прикинуться, что не поняла вопроса, но
смысла в этом не увидела. Оттого ответила сразу:
– Ночью погибла Вика Корзухина. Мне позвонили, я
приехала и у трупа столкнулась с ее отцом. Он решил, что я виновата в гибели
девочки, о чем мне и сообщил.
– Ты виновата? – то ли уточняя, то ли удивляясь,
спросил Дед.
– Задай вопрос полегче. В любом случае мне очень жаль…
– Вот и скажи ему об этом. Он сейчас у меня. Давай,
давай, мы ждем.
Я повесила трубку и выругалась. Способность Деда представить
дело так, точно он в нем ни ухом, ни рылом, а напортачили, как всегда, олухи-подчиненные,
неизменно меня поражала, а временами вызывала буйный восторг. Вот как сейчас.
– Иезуит, – пробормотала я себе в утешение и
отправилась к работодателю.
Ритка, испуганно поглядывая из-за компьютера, делала тайные
знаки, но смысла их я не поняла и открыла заветную дверь. Дед сидел на диване,
что могло означать только одно: беседа была неформальной и доверительной.
Корзухин замер возле окна, в точности так, как любил делать сам Дед в минуты
раздражения: руки в карманах брюк, перекатывается с пятки на носок. А я вдруг
некстати подумала, что они чем-то похожи. Умеют вызвать симпатию, уважение и
впечатление произвести, конечно, тоже. Красивые мужики, разумеется, не в
глянцево-журнальном смысле, хотя и здесь есть чем похвастать. В самом деле, похожи.
Корзухин, правда, будет помягче, поуступчивее, видно, не успел поднатореть в
политических битвах. Я прикрыла дверь и сказала:
– Здравствуйте. – Замерла, ожидая дальнейших
указаний. Дед хмуро посмотрел на меня, перевел взгляд на Корзухина и заговорил
спокойно и весомо:
– Володя… – Дед иногда любил придать разговору
задушевность, коли видел в этом выгоду, и обращался к собеседнику по имени.
Особо, правда, не баловал, чтоб народ ценил и спешил прослезиться. – Я бы
хотел разрешить все возможные недоразумения. Интерес к тебе и в том числе к
твоей личной жизни вполне объясним: те, кто рассчитывает на тебя, должны быть
уверены… в общем, чем скорее ты поймешь, что у публичности есть свои
отрицательные стороны, тем лучше. И эти самые стороны следует принимать без излишней
нервозности. Возможно, Ольга Сергеевна слегка перестаралась, но ею руководило
желание помочь тебе и уж никак…
Вот еще одна черта Деда: начнет болтать и непременно
увлечется. Наговорит с три короба, но при этом ровным счетом ничего не скажет
по существу. Но на этот раз Дед был не в ударе и быстро закончил свою
импровизированную речь, потом посмотрел на меня и кивнул на Корзухина.
– Владимир Сергеевич, – сказала я, кашлянула,
пытаясь избавиться от чувства неловкости, а еще раскаяния, – я очень
сожалею, что так получилось. И…
Я думала, он будет стоять, демонстрируя мне свою спину и
вряд ли слушая мои дурацкие оправдания. Но он повернулся, смерил меня взглядом
с головы до ног и переспросил, отворачиваясь:
– Вы сожалеете?
– Да. И… ваши чувства мне понятны…
– Что вы можете понять? – взорвался он. –
Откуда вам знать, что это такое: потерять ребенка?
Удар был ниже пояса. Ладно, заслужила.
– Извините, – поспешила закончить я.
Он опять повернулся, в лице не было злости или неприязни,
только боль.
– Я вчера наговорил лишнего… Вы тоже меня… простите.
Он уставился в окно, а Дед махнул мне рукой, мол, топай
отсюда. Я вышла, Ритка поднялась со стула и шепнула:
– Чего?
Я молча постучала ребром ладони по своей шее, Ритка закатила
глаза, а я выскочила из приемной.
– И заключили друг друга в братские объятия, –
сердито фыркнула я, возвращаясь к себе. – Зачем Деду понадобилась эта
сцена?
