– Замуж хочешь?
– Что? – перепугалась я.
– Замуж за меня пойдешь?
Это было романтично, как в кино, но настолько дико…
– Что, страшно? – нежно улыбнулся он.
– Да, – призналась я. Потом он говорил, что именно
в этот момент полюбил меня.
Поженились мы только через год. Многие девочки мне
завидовали, а Ольга Густавовна, наш педагог по сценречи, с грустью сказала:
– Для актрисы такой муж – не в радость.
– Почему?
– За границу тебя выпускать не будут.
– Подумаешь! – фыркнула я. – Не больно-то и
хочется. Как послушаешь рассказы о заграничных гастролях, с души воротит.
Бульонные кубики, сырокопченая колбаса и консервы… Это же так унизительно…
Она очень внимательно тогда на меня посмотрела, как будто
впервые видела.
– В чем-то ты права, наверное. И все-таки, когда труппа
уедет, а ты останешься… И если в кино будешь сниматься, никаких тебе
кинофестивалей.
– Почему? А московский? – смеялась я. Я была уже
влюблена на всю катушку. А театр… Что театр, наверное, я смогу без него
обойтись.
И он тоже без меня смог. Ни в один московский театр меня не
взяли. И кто-то посоветовал мне прослушаться на радио. Лёня был счастлив. С
одной стороны, я при деле, при профессии, а с другой, никто меня в лицо не
знает, никакая звездная болезнь мне не грозит. К тому же диктор всесоюзного
радио – это звучало…
Я долго пробыла на кладбище, хотя погода стояла ужасная.
Дождь, холод. Но мне хорошо вспоминалось там, было грустно и нежно на душе. Он
был самой большой моей любовью, даже единственной, все остальное не в счет.
После его смерти были претенденты, как говорится, на руку и
сердце, но я даже представить себе не могла другого мужчину рядом с собой, в
одной квартире. Лёня никогда меня не раздражал, даже удивительно. Он был
неприхотлив и очень благодарен в быту, никогда не лез в женские дела. У него
было свое большое дело в жизни. И он любил меня, несмотря на многочисленных
баб, которых я про себя называла «подножным кормом». Мучилась из-за этого, но
твердо знала – любит он только меня. И это было важнее всего. Я сидела на
лавочке под зонтом и вспоминала, вспоминала… Все-таки я – счастливая женщина, в
моей жизни была настоящая большая любовь, и мы прожили вместе так много лет…
Внезапно мне стало холодно. Пора уходить. Прощай, Лёнечка…
…Выйдя из лифта, я услышала странные звуки. Как будто в
квартире били посуду. Я испугалась. Звон разбитого стекла повторялся со
странной периодичностью. Я дрожащими руками отперла дверь и бросилась на кухню.
Пол был усеян осколками. Стаська с застывшей на лице странной гримасой сидела
на стуле и швыряла на кафельный пол блюдца от кофейного сервиза.
– Ты спятила? Прекрати сейчас же! – заорала я.
Она подняла на меня глаза и все же с той же гримасой
шмякнула об пол очередное блюдце.
У меня от ужаса волосы на голове зашевелились. Она что, с
ума сошла? Но нельзя поддаваться панике.
– Станислава! – Я грохнула кулаком по
столу. – Я с тобой разговариваю.
Бац! Еще одно блюдце разбилось вдребезги.
Я схватила телефонную трубку и сделала вид, будто набираю
номер.
– Скорая психиатрическая? Приезжайте скорее, моя внучка
сошла с ума. Записывайте! Городецкая Станислава Юрьевна, семнадцать лет,
школьница… Буйное помешательство.
– Лёка, перестань! Лёка! Я положила трубку.
– Очухалась?
– А ты что, сдала бы меня в психушку? – злобно
прищурилась она.
– Можешь не сомневаться. Говори, что стряслось?
– Я поеду в Америку!
– Что?
– Что слышала!
– Не смей хамить!
– Я поеду в Америку!
– Ну поедешь, а зачем же стулья ломать?
– Какие стулья?
– Классику читать надо! Посуду зачем била? Смотри, что
наделала, поганка. Из чего мы теперь пить будем?
– Не преувеличивай! Из этого идиотского сервиза мы
никогда не пьем.
– А стаканы?
– Купим, они дешевые.
– А если б я не пришла, ты бы и до веджвудского сервиза
добралась? Ты же собиралась на день рождения?
– Рассобиралась, – мрачно буркнула она.
– Ладно, черт с ней, с посудой, говори, в чем дело.
– На, наслаждайся!
Она протянула мне пачку фотографий. Надо заметить, что за
все годы Ариадна прислала всего три фотографии. А тут целая пачка. У меня
задрожали руки и заболело сердце. Чтобы я о ней ни думала, но она же моя
единственная дочь. Я жадно всматривалась в ее лицо.
– Смотри, дальше смотри, что ты так долго? –
раздраженно торопила меня Стаська.
– Отвяжись! И собери осколки. Пока не соберешь, я с
тобой разговаривать не буду.
Она покорно взялась за веник, а я сгребла фотографии и ушла
к себе.
Я видела за последние годы сотни подобных фотографий у
друзей и знакомых, чьи родственники уехали за границу. Красивые, яркие картинки
словно бы демонстрировали нам, оставшимся, как все здорово и роскошно у них
там, какие они умные, что уехали и нисколько об этом не жалеют. А вы, убогие,
смотрите и завидуйте. Может, мне это только кажется, не знаю. И тут был такой
же набор – красивая женщина в красивых шмотках, красивый дом, красивая машина,
красивая собачка на руках. И очень красивый мужчина, высокий, широкоплечий,
молодой. Ариадна рядом с ним кажется совсем маленькой и хрупкой. А он так нежно
ее обнимает. Она с годами стала еще красивее и почти не постарела. Но что-то в
ней неуловимо изменилось. Выражение лица? Не пойму, но она кажется какой-то
чужой… Боже мой, неужто я забыла родную дочь? Единственную, обожаемую.
– Ну как тебе эта физия? – раздался за спиной
голос Стаськи.
– Не смей так…
– Лёка, ты со мной поедешь? Она обещает прислать бабки.
– Отстань, я хочу побыть одна.
– Да не мучайся ты, она просто сделала пластическую
операцию.
– Что?
– Нос другой, не видишь, что ли?
Господи, так вот в чем дело! А я не сообразила. Но как
Стаська-то заметила? Столько лет прошло, и, казалось бы, она и знать о матери
не желает, а вот поди ж ты! Сердце заныло еще сильнее.
– Лёка, мы поедем?
– Что это вдруг тебе приспичило?
– А ты письмо еще не читала? Нас не просто так зовут, а
на свадьбу! Интересно же! Девятого февраля у них свадьба.
– А как же школа? – машинально спросила я.
