Окончив эту перебранку, мистер Тревертон пошел в угол комнаты и выпил кружку пива. Шроль поставил на огонь рашпер и разразился саркастическим смехом.
— Какому же черту мне завещать свои деньги? — вскричал мистер Тревертон. — Не брату ли, который считает меня животным, сумасшедшим, который роздал бы мои деньги своим любимцам, актрисам. Их детям, которых я в глаза не видел, которых научили ненавидеть меня? Или тебе, обезьяна? Нет! Мое нижайшее почтение, мистер Шроль! Я ведь тоже могу смеяться, особенно, когда я уверен, что после моей смерти у вас не будет шести пенсов.
Последние слова несколько раздражили Шроля. Насмешливо-вежливый тон, которым он заговорил, войдя в комнату, вдруг перешел в суровую грубую речь.
— Охота вам говорить этот вздор. Вы должны ж кому-нибудь оставить свои деньги.
— Да, я оставляю, — ответил мистер Тревертон. — Я завещаю их первому человеку, который умеет честно презирать ими, который, получив их, не сделается хуже.
— То есть никому, — проговорил Шроль.
— Я знаю, что с ними делать, — возразил мистер Тревертон.
— Но вы не можете никому не оставить их, — настаивал слуга. — Надо же их завещать кому-нибудь. Больше вам нечего с ними делать.
— Я знаю, что делать, — возразил хозяин. — Я могу делать, что мне угодно. Я превращу весь свой капитал в банковые билеты и перед смертью сожгу их вместе с этим домом. По крайней мере умру с сознанием, что я не дал никому нового средства делать зло.
Речь мистера Тревертона была прервана звонком, раздавшимся у ворот его жилища.
— Ступай, посмотри, кто там. Если это женщина, покажись ей, пусть полюбуется на твою фигуру, авось другой раз не придет. А если мужчина…
— Если мужчина, то я ему размозжу голову за то, что он помешал мне завтракать, — прервал Шроль.
В отсутствие своего слуги мистер Тревертон набил трубку и закурил ее. Но прежде чем она разгорелась, Шроль возвратился и известил, что приходил мужчина.
— Что ж ты, разбил ему голову? — спросил мистер Тревертон.
— Нет, — ответил Шроль. — Я нашел письмо, он положил его под ворота и ушел. Вот оно.
Письмо было написано на бумаге малого формата, приказным почерком. Когда мистер Тревертон раскрыл конверт, из него выпали два куска газеты; один упал на стол, за которым он сидел, другой — на пол. Шроль поднял его и пробежал весьма покойно.
Медленно потянув табачный дым и еще медленнее выпустив его, мистер Тревертон принялся читать письмо. Первые строки, по-видимому, произвели на него не совсем обыкновенное действие, по крайней мере, губы его зашевелились как-то странно, и зубы сильнее сжали кончик мундштука. Письмо было не длинное и оканчивалось на первой странице. Он прочитал его до конца, посмотрел на адрес и опять начал читать. Губы его продолжали шевелиться, но он перестал курить и только кусал кончик чубука. Прочитав во второй раз, он бережно положил письмо на стол и как-то бессмысленно поглядел на своего слугу, который заметил, что рука мистера Тревертона дрожала, когда он вынимал изо рта трубку и клал ее на стол возле письма.
— Шроль, — сказал он совершенно покойно, — мой брат утонул.
— Я знаю, — отвечал Шроль, не отводя глаз от клочка газеты. — О нем здесь написано.
— Я помню последние слова, которые он мне сказал, когда мы поссорились из-за актрисы, — продолжал мистер Тревертон, относясь более к себе, нежели к лакею. — Он сказал тогда, что я умру, не питая никакого доброго чувства ни к кому.
— И правда, — проговорил Шроль, повернув свой кусок газеты на другую сторону и посмотрев, нет ли там чего-нибудь достойного внимания.
— Желал бы я знать, подумал ли он обо мне, умирая? — сказал мистер Тревертон, взяв письмо со стола.
— Не думал он ни о вас и ни о ком другом, — отвечал Шроль. — Если он мог думать в это время, то разве о том, как спасти жизнь.
Сказав это, он подошел к пивному бочонку и почерпнул пива.
— Проклятая актриса! — прошептал мистер Тревертон, лицо которого сделалось мрачнее обыкновенного, и губы тесно сжались.
Он опять взял письмо. Ему казалось, что он не вполне понял его содержание, что в письме есть или должна быть мысль, которой он еще не уловил. Пробегая его про себя, он начал читать вслух медленно, как будто бы хотел затвердить каждое слово.
«Сэр, — читал он, — мистрисс Фрэнклэнд, урожденная мисс Тревертон, желала, чтобы я, как старший друг вашего семейства, известил вас о смерти вашего брата. Это печальное событие совершилось на корабле, которым он командовал. Корабль был брошен ветром на скалы Антигуа, разбился и утонул. Прилагаю описание этого крушения, напечатанное в Times, из которого вы можете заключить, что брат ваш умер, честно исполняя свой долг, и отрывок из корнийской газеты, где также сказано несколько слов об погибшем джентльмене.
Прежде чем кончу письмо, считаю нужным прибавить, что в бумагах капитана Тревертона никакого завещания не найдено, вследствие чего капитал, вырученный капитаном от продажи Портдженского замка, единственного его имения, переходит, в силу закона, к его дочери, как ближайшей родственнице.
Ваш покорный слуга, Александр Никсон».
Газетный листок, упавший на стол, заключал в себе статью из Times; другой листок был из корнийской газеты; его-то и читал Шроль и потом, в припадке вежливости, подал своему господину. Но он не обратил на него ни малейшего внимания и молча сидел у окна, продолжая глядеть на письмо, прочитанное уже четыре раза.
— Отчего вы не читаете печатного? — спросил Шроль. — Вы бы прочитали и это; узнали бы, по крайней мере, какой великий человек был ваш брат; как честно он жил, какую удивительную красавицу-дочь оставил, там сказано тоже, что она хорошо вышла замуж и муж ее теперь владеет вашим наследственным имением. Теперь ей недостает только ваших денег. У них теперь в Корнуэлле домик получше вашего, да тут еще ветер принес сорок тысяч фунтов. Вы, конечно, этому очень рады? Они хотели было переделать весь дом и приготовить помещение для вашего брата; он обещал жить с ними, возвратившись из путешествия. Кто для вас станет переделывать дом? Любопытно бы знать, что бы сказала ваша племянница, если б вы, пообчистившись немножко, явились к ней?
На этом вопросе Шроль остановился, — не потому, чтобы у него иссяк поток мыслей, но потому, что не поощряли его высказывать их. Мистер Тревертон слушал или только казался слушавшим, но ни один мускул на лице его не шевелился; оно было совершенно покойно и не выражало никакого определенного чувства, никакой определенной мысли. Когда Шроль замолчал, наступила продолжительная пауза.
— Выйди, — произнес наконец мистер Тревертон.
Шроль был человек не легкий на подъем, но приказание было отдано так настойчиво и решительно, что он готов был уже повиноваться, хотя верить не мог, чтоб господин приказал ему выйти из комнаты.
— Поди вон! — повторил мистер Тревертон. — И держи свой язык на привязи. Не смей мне ни слова говорить ни о брате, ни о его дочери. Я никогда не видел детей актрисы и никогда их видеть не хочу. Молчи и убирайся вон!
