— Если б у меня не было магазина, заказов, я поехал бы с тобою, дитя мое, — сказал он, оставшись наедине с племянницей. — Садись и отдыхай, а я позабочусь о чае.
Когда чай был подан, старик вышел из комнаты и через несколько минут, возвратился с корзинкой в руке, которую не позволил брать носильщику, пришедшему за вещами Сары.
— Теперь, — сказал он, поставив на место ящик (музыкальный), — прослушай на прощание арию Моцарта. Бог знает, когда тебе опять удастся ее услышать.
Старик снял чехол, завел машину и, сев у стола, казалось, весь превратился в слух. Когда Сара подняла глаза, лицо Джозефа напомнило ей тот день, когда он, держа этот же самый ящик, сидел у кровати своего умирающего сына.
— Музыка остановилась, — вскричал старик, вскочив и бросив чехол на ящик, как бы желая скрыть его от человеческих взоров. — Так остановилась музыка в день смерти Джозефа, — прошептал он по-немецки.
В своем горе старик забыл завести машину как следует, а музыка точно остановилась, проиграв половину второй арии.
— Останься лучше со мною, Сара, — проговорил он умоляющим голосом. — Подумай, что ты делаешь; останься!
— У меня нет выбора, — отвечала Сара, не успевшая еще понять причины этой внезапной перемены, происшедшей в старике. — Ты считаешь меня неблагодарной?
Он молча поцеловал Сару и пожал ей руку.
— Нет, нет, дитя мое, но я думаю, что тебе было бы лучше остаться у меня.
— Я должна ехать отсюда.
— В таком случае нам пора идти, — проговорил он. Тяжелые предчувствия и опасения, запавшие в его душу в ту минуту, когда прекратилась музыка, сообщили его лицу грустное и в то же время несколько суровое выражение.
Они пришли на станцию в то время, когда кучер садился на козлы; на прощание оставалось немного времени.
— Да хранит тебя Бог, дитя мое, — произнес дядя Джозеф; удерживая слезы. — Я буду молиться, чтоб он привел тебя назад ко мне, счастливую и веселую. Возьми эту корзинку; тут несколько вещей, нужных для путешествия…
На последнем слове голос его оборвался, через минуту Сара сидела в дилижансе и, когда потом она выглянула из окна, глаза ее, отуманенные слезами могли различить фигуру дяди Джозефа, стоявшего в толпе зевак, собравшихся посмотреть, как уйдет дилижанс.
Проехав несколько станций, Сара вспомнила о корзинке и посмотрела в нее; там был горшочек варенья, французский хлеб, сыр, еще кой-какие съедобные вещи и между ними небольшой пакет с деньгами, на котором рукою старика было написано: «Не сердись». Сара закрыла коробку и опустила вуаль, и долго еще мысли ее блуждали вокруг дома, где так радушно, с такою любовью она была встречена своим единственным другом в свете.
Когда дилижанс скрылся из виду, старик побрел домой.
В день смерти Джозефа она тоже остановилась, — прошептал он, остановившись перед столом, на котором стояли ящик и чайная чашка, не допитая Сарою.
Глава XVII
СТАРЫЙ ДРУГ И НОВЫЙ ПЛАН
Сказав положительно, что мальчик, копавший землю, преследовал их до самого города, Сара была совершенно права. Проводив их до гостиницы и убедившись, что они не намерены продолжать путешествие в этот вечер, Джак возвратился в Портдженну, донес обо всем дворецкому и ключнице и получил обещанную награду.
В тот же вечер портдженские власти принялись сочинять письмо к мистрисс Фрэнклэнд, в котором извещали ее обо всем происходившем в замке с минуты появления в нем странных посетителей и того времени, когда за ними затворилась дверь гостиницы. Письмо, разумеется, было усеяно цветами красноречия мистера Мондера, а потому было бесконечно длинно и до крайности бестолково.
Нечего и говорить, что мистрисс Фрэнклэнд читала это послание с величайшим интересом. Муж ее и мистер Орридж, присутствовавшие при чтении, были удивлены столько же, как она сама. Хотя она писала к ключнице единственно потому, что как она, так равно и мистер Фрэнклэнд допускали возможность найти мистрисс Джазеф в Корнуэлле; но они никак не воображали, что их предположение могло осуществиться и притом так скоро. Удивление их еще более увеличилось, когда они прочитали подробный рассказ дворецкого о дяде Джозефе. Вопрос о тайне, заключенной в Миртовой комнате, усложнялся участием какого-то иностранца. Письмо было прочитано несколько раз, критически разобрано по параграфам, анатомировано доктором, который напрягал все усилия, чтобы отделить существенные факты от красноречивого пустословия мистера Мондера, и наконец все единодушно признали, что это самый странный, самый запутанный, непонятный документ, который когда-либо начертала рука смертного.
По прочтении письма Розамонда первая подала свой голос. Она находила, что ей и ее мужу (разумеется с ребенком) необходимо немедленно отправиться в Портдженну, допросить слуг о мистрисс Джазеф и бывшем с нею джентльмене, исследовать северные комнаты, словом, отобрать все сведения, пока они еще свежи в памяти свидетелей. Против этого плана восстал доктор, основываясь на том неопределенном факте, что мистрисс Фрэнклэнд еще рано пускаться в дорогу.
Потом последовало предложение со стороны мистера Фрэнклэнда. Он решительно объявил, что, по его мнению, в таинственную комнату возможно проникнуть только тем путем, каким шла туда мистрисс Джазеф; почему он предлагал немедленно отправить в Портдженну одного из своих слуг, человека рассудительного и преданного, и поручить ему внимательно исследовать местность северной части дома.
Это предложение было одобрено и тотчас же приведено в исполнение. Через час слуга мистера Фрэнклэнда, снабженный деньгами и надлежащими инструкциями, ехал в Корнуэлль. Но собранные им там известия были весьма неполны.
Он не щадил ни трудов, ни денег, но узнал положительно только то, что все следы мистрисс Джазеф и бывшего с нею джентльмена пропадали у дверей гостиницы, где они ночевали. Многие их видели на другой день; но в которую сторону они направились в путь, никто не мог сказать.
Результаты исследований, произведенных в северной половине дома, были столь же неудовлетворительны. Посланный удостоверился, что эта часть дома состояла из двадцати двух комнат; шесть из них были в нижнем этаже, в среднем верхнем — по восемь; он осмотрел все двери и убедился, что они были заперты. Поведение самой мистрисс Джазеф ничего не объясняло и не доказывало.
Что же остается делать? На этот вопрос не мог ничего отвечать ни мистер Фрэнклэнд, ни мистрисс Фрэнклэнд, ни мистер Орридж. Наконец Розамонда решила, что им остается одно средство — призвать на помощь четвертое лицо — Лонг-Бэклэйского священника. Доктор Ченнэри, их старинный друг и советник, знал их еще детьми, знал историю их семейства, всегда принимал в них живейшее участие и вдобавок, обладал здравым практическим умом: этот человек, без всякого сомнения, даст им самый разумный совет. Так не обратиться ли к нему?
