Он остановился, задыхаясь от необыкновенной скороговорки своей длинной речи.
Люди, не столь ослепленные любовью, как я, увидели бы на моем месте в этом предложении требование, достойное порицания, и некоторое оскорбление себе, другие поняли бы эгоистические побуждения, владевшие им, открыли бы в нем низкую недоверчивость к моей чести, справедливости и твердости моих намерений, поняли бы, наконец, беспокойную и низкую поспешность Шервина заключить выгодный для него торг из страха, чтобы его покупатель не успел одуматься, — все это непременно поразило бы всякого другого на моем месте. Но не так было со мной: придя в себя от невольного удивления, я видел в этом странном плане только гарантию, обеспечивавшую мне обладание Маргретою, и уверенность, что моя любовь восторжествует во что бы то ни стало, какие ни потребовались бы жертвы, неудачи или отсрочки.
Когда Шервин кончил, я мог произнести только следующие слова:
— Я принимаю ваши условия и соглашаюсь на них от всего сердца.
По-видимому, он никак не ожидал, что я так скоро и беспрекословно соглашусь на его условия, потому что чрезвычайное изумление ярко выразилось на его лице. Однако он тотчас опомнился и с иезуитским присутствием духа, свойственным, видимо, ему во всех делах, вскочил и дружески пожал мне руку.
— Я в восторге, мой любезный сэр, в восторге, что вы так скоро согласились и что наши мнения так хорошо сходятся! Выпьемте-ка еще по рюмочке. Черт возьми! Да ведь теперь именно время чокнуться.., знаете, выпьем за предлагаемый мной тост, от которого вам никак нельзя отказаться: за здоровье вашей жены!.. Ха-ха-ха! Я очень хорошо знал, что доведу-таки вас до этого!.. Милая Маргрета! Милое дитя! Да благословит ее Господь!
— Стало быть, теперь можно считать, что все затруднения устранены, — сказал я, сильно желая скорее положить конец свиданию с мистером Шервином.
— Точно так, решительно устранены. Это факт, двоякий факт, можно сказать. Я еще обращаюсь к вам с маленькой просьбой: застрахуйте вашу жизнь, хоть на небольшую сумму, в пользу моей дочери и, может быть.., просто только для памяти расписочку, подписанную вами, в которой вы передадите часть имения, впоследствии вами наследуемого, на имя дочери моей и будущих ее детей. Видите ли, я заранее уже думаю о том времени, когда буду дедушкой. Вот как я буду дедушкой.., но мы отложим все это до будущего раза, дня через два…
— Надеюсь, что теперь нет препятствий моему свиданию с мисс Шервин?
— Никаких, совершенно никаких! Вот сюда, пожалуйте сюда!
И он провел меня через коридор в столовую.
Не с такою роскошью, как гостиная, но, если можно, еще с большим безвкусием была убрана столовая. Маргрета сидела у окна — у того самого окна, где я видел ее в тот вечер, когда блуждал по скверу после встречи в омнибусе. Клетка с канарейкой висела на том же месте. Я тотчас же и с мгновенным удивлением заметил, что мистрис Шервин сидела далеко от своей дочери, на другом конце комнаты. Я подошел к Маргрете и сел подле нее. На ней было светло-желтое платье, от которого еще ярче выделялись темный колорит ее лица и роскошные волосы. Еще раз все мои сомнения исчезли. Тревога совести, неопределенное чувство тяжести, угнетавшее мою душу, уступили место сладостному чувству счастья, пламенному ослеплению блаженства, надежды и любви, когда я взглянул на нее, мне казалось, что сердце у меня хотело выпрыгнуть из груди.
Мистер Шервин побыл в столовой минут пять, шепнул что-то на ухо жене и ушел. Мистрис Шервин осталась на своем месте, но ничего не говорила и едва ли взглянула на нас раза два. Может быть, она была занята собственными мыслями, может быть, из своей деликатности она не хотела показывать вид, что подсматривает за дочерью и даже за мной. Но я и не старался давать себе отчета в чувствах, ее обуревавших. Довольно того, что я имел счастье говорить с Маргретой, прямо, без всякой помехи мог объясниться ей в любви.
Как много надо было мне передать ей, а как мало времени оставалось мне в этот вечер, чтобы все ей рассказать! Так мало времени, чтобы передать ей все новые мысли, которые она возбудила во мне, все личные жертвы, на которые я с радостью согласился для нее, все планы будущего счастья, которые я строил для нее и которые исполнятся, если только она будет мне платить взаимностью за мою любовь. Но если б даже несколько дней дано мне было для этого свидания, успел ли бы я передать все обилие дум и планов, проистекающее из таких богатых источников, каковы молодость и счастье?
Маргрета говорила мало, но и от этих немногих слов я был в восторге. Теперь она улыбалась мне, позволяла мне брать свою руку и не отнимала ее. Вечер был на исходе. Сумерки окружали нас, почти не видно уже было спокойного, но печально-спокойного лица мистрис Шервин, сидевшей на одном месте и все в том же положении, но ни разу мне в голову не приходила мысль, что уже поздно и меня ждут дома. С радостью оставался бы я на целую ночь у окна, разговаривая с Маргретой и не считая часов.
Но мистер Шервин на замедлил вернуться в столовую и возвратил меня к действительности своим приближением и голосом. Я понял, что уже достаточно оставался у него в доме и что нам не позволят еще так посидеть. Я встал и простился, осведомившись наперед, в котором часу могу видеть завтра Маргрету. Шервин провожал меня с большими церемониями до самого подъезда. Когда я прощался с ним, он пожал мне руку и весело сказал:
— Зайдите завтра часом раньше, так мы с вами добудем письменное позволение… Ведь препятствий, конечно, не будет… А свадьба? Не назначить ли ее в такой же день на будущей неделе? Впрочем, это совершенно от вас зависит.., вы понимаете, что не мне вам навязывать… А! Так вы ничего не имеете против? Очень хорошо! Маргрета тоже возражать не станет. Уж я ручаюсь за нее. Что касается до позволения, в этом мы вполне согласны, не правда ли? До свидания! Желаю вам всех благ!
XIII
В эту ночь я возвращался домой, не испытывая никакого сильного отвращения, ни предчувствий, терзавших меня в последний раз, когда я готовился встретиться со своими. Уверенность в успехе, решившем мою участь, давала мне силу. Давно уже я не чувствовал такой уверенности в самом себе, такой уверенности в своем искусстве уклоняться от опасных вопросов. Я не чувствовал уже страха находиться в обществе с Клэрой или отцом. Большим счастьем было для моей тайны, что я был в таком прекрасном расположении духа, потому что, отворив дверь в свой кабинет, я нашел их обоих у себя.
У Клэры в руках был сверток лент, которыми она вымеряла длину полок в моей библиотеке, заставленной книгами, и в эту самую минуту прикладывала ленту к пустому пространству смежной перегородки. Увидев меня, она остановилась и бросила значительный взгляд на отца, стоявшего подле нее с связками бумаг в руках.
— Вы имеете право, Сидни, удивляться нашему нашествию на ваши земли, — сказал он с обычным спокойствием, но с нотками какой-то особенной доброты. — В этом вините домашнего министра (он указал на Клэру) и обратитесь к нему, если хотите получить объяснение. Я не что иное, как только орудие домашней интриги, а вот ее макиавелльский
[7]
автор.
