Все промолчали. Затем Кэли Бард обнял её за плечи и сказал:
— Ну, конечно, все ясно. Не будьте дурочкой. Чем скорее вы уедете в Норминстер, тем лучше. Скатертью дорожка.
— Вот это мило!
— Я ведь сразу же сказал, что вам следует покинуть «Зодиак», — вставил мистер Лазенби.
— Да, вы говорили.
— Для вашей же пользы, вы, конечно, понимаете.
— Каковы бы ни были ваши мотивы, вы оказались правы. Ну что ж, мы встретимся во время следствия, но сейчас мне просто хотелось объяснить вам свой отъезд. До свидания.
Поллок что-то буркнул Хьюсону, тот ухмыльнулся в ответ, а мисс Хьюсон громко рассмеялась. Когда Трои шла к такси, её догнал Кэли Бард.
— Послушайте, не обращайте на них внимания, и пусть это вас не беспокоит.
— Ну конечно, — ответила Трои. — До свидания. Такси взбиралось по пригорку констеблевского ландшафта. Трои оглянулась. Далеко внизу виднелась река и «Зодиак» на причале. Фокс подошёл к Аллейну и Тиллотсону и стал показывать какую-то вещицу, которую держал в руке. Будто почувствовав её взгляд, Аллейн поднял голову, и они махнули рукой друг другу с противоположных планов констеблевского пейзажа.
2
Пока Фокс и Тиллотсон в Кроссдайке рассматривали следы ног на берегу, а агенты Бэйли и Томпсон мчались на север, Аллейн знакомился с каютой мисс Рикерби-Каррик. Каюту, конечно, уже подмели, постель была убрана. Хьюсоны перенесли сюда не только покупки, но и фотооборудование и часть багажа. Три их фотоаппарата были заряжены частично использованной плёнкой. Аппараты были из дорогих, причём один с чрезвычайно сильным объективом, такие применяют геологи при съёмках горных пород.
Толларкские покупки были уложены в стоящий на полу картонный ящик из-под пива. Репродукции и вырезки из газет и журналов были довольно неряшливо скатаны в рулон и завязаны бечёвкой. Холст, изображавший Рэмсдайкскую плотину, был завернут в газету и хранился в пустом чемодане.
Аллейн вынул холст и разложил на койке.
Трои и Кэли Бард довольно тщательно почистили и промаслили картину, но кое-где ещё виднелись следы грязи. Картина была написана яркими красками и, как сказала Трои, написана хорошо. Аллейн не был специалистом по вопросам, связанным с подделками картин, но знал, что это сложный и трудоёмкий процесс, требующий немалых научных знаний. Так, при подделке картин XVII века использовались специально приготовленные краски, фенолформальдегид и естественные масла. На старые холсты воздействовали высокой температурой, затем очищали их от краски. При подделке картин XIX века можно было обойтись без этих сложностей. Аллейн знал, что даже посредственные подделки не раз вводили в заблуждение вдов, близких друзей знаменитых художников и даже специалистов. Ему приходилось слышать рассуждения о «кухне» живописцев и о том, что отнюдь не все оригинальные работы знаменитостей отмечены печатью мастерства.
Из иллюминатора, как бы специально для сравнения, открывался вид на пейзаж, с которого была написана картина: Рэмсдайкская плотина, пруд, извивающаяся тропинка и подёрнутая дымкой даль. Он сравнил картину и ландшафт и сделал неожиданное открытие.
Деревья на картине — это были вязы — размещались на среднем плане точно так же, как и реальные вязы, видневшиеся из иллюминатора каюты. На картине, безусловно, была изображена Рэмсдайкская плотина. Но вязы были немного другие: зеленые пятна листвы, изображённые с удивительной точностью, характерной для кон-стеблевской школы, находились в каком-то ином соотношении друг к другу. Может быть, это объяснялось тем, что, когда писалась картина, деревья были значительно ниже? Но нет, деревья на картине действительно были ниже, а вот ветви отходили от стволов совсем по-иному. Трои, впрочем, говорила, что художник из соображений композиции имеет право подрезать и пересаживать деревья. Может быть, дело только в этом?
И все же…
Голоса и шаги на верхней палубе возвестили о возвращении пассажиров. Аллейн убрал картину в чемодан, а чемодан поставил на прежнее место у стенки. Он открыл дверь, закрыл свою рабочую сумку, вынул карманную лупу, сел на койку и стал ждать.
Ждать ему пришлось недолго. Первым спустился мистер Лазенби. Остановившись у дверей, он заглянул в каюту и проворковал: «Работаем?»
— Обычная процедура, сэр. Формальности.
— Ох уж эти формальности! — игриво воскликнул Лазенби. — Ваш брат всегда на них ссылается. Формальности!
— Иногда мне кажется, что это единственное, чем мы занимаемся.
— Да что вы говорите? Впрочем, не буду надоедать вам вопросами. Бедная женщина! Бедняжка! Она несчастливой была, мистер Аллейн.
— Да?
— Неустойчивая психика. Нам, священникам, нередко приходится встречаться с людьми этого типа. Ей, бедняжке, очень не хватало дружеской поддержки, особенно сейчас, когда на её долю, кажется, выпали какие-то тяжёлые испытания.
— Если я правильно вас понял, мистер Лазенби, вы считаете, что это самоубийство?
— Боюсь, что так.
— А как же эти сообщения, полученные после её смерти?
— Я не смею претендовать на глубокое знание таких вопросов, но, как священнику, мне приходится сталкиваться с подобными явлениями. Эти несчастные порой ведут себя весьма странно: она могла даже заранее сама организовать все эти звонки и телеграммы, чтобы возбудить к себе повышенный интерес.
— Это любопытное предположение, сэр.
— Ваше дело — принять его или нет, — скромно заметил Лазенби. — Мне не следовало бы проявлять любопытство, — добавил он, — но скажите, вы действительно надеетесь, что все эти ваши формальности помогут пролить свет на дело?
— Нам бы хотелось выяснить, возвращалась ли она ночью в каюту, — объяснил Аллейн. — Но, откровенно говоря, выяснить это практически невозможно.
— Ну что ж, добро. Желаю удачи, — сказал мистер Лазенби и удалился.
Почти сразу вслед за ним в каюту вошли Хьюсоны и мистер Поллок.
Первой вошла мисс Хьюсон. Её малоподвижная физиономия выражала гнев, в той степени, в какой была способна выразить. Аллейн встал.
— Простите, но мне казалось, что эта каюта предоставлена в наше пользование, — сказала мисс Хьюсон.
— Вы можете убедиться в том, — ответил Аллейн, — что все на месте.
Мистер Хьюсон буркнул из-за плеча сестры, что не в этом дело, а мистер Поллок пробормотал что-то об ордере на обыск.
Впрочем, все они сразу утихли, когда Аллейн, объясняя им своё вторжение, заметил вскользь, что, как и мистер Лазенби, он придерживается версии о самоубийстве. Аллейн заговорил о находке Хьюсонов и сказал, что, по мнению его жены, это, возможно, работа Констебля. Поступаясь правдой, он заявил, что у него нет опыта расследований в области подделки картин, но, добавил он, холст, кажется, не следует трогать, прежде чем его осмотрят эксперты, и поэтому он боится, не слишком ли поторопились его жена и Бард, протерев поверхность маслом. Ему очень бы хотелось посмотреть картину; будь у него достаточно средств, он стал бы коллекционером.
