— Ноги моей не будет в доме, где меня оскорбляют, — отчеканила мисс Орринкурт. — В этой комнате прозвучали слова, которые не потерпит ни одна уважающая себя девушка, тем более в моем деликатном положении. Нодди!
Сэр Генри, продолжавший на протяжении этой речи обрабатывать кулаками каминную полку, мгновенно остановился и с некоторым беспокойством посмотрел на нее.
— И уж поскольку здесь прозвучали некоторые объявления, то не думаешь ли ты, Нодди, что и нам есть что сказать в том же роде? Или… — зловеще добавила она, — нет?
Выглядела мисс Орринкурт в этот момент бесподобно. Это была чисто пластическая бесподобность, гармония цвета и формы, линии и фактуры. И весь образ отличается такой законченностью, думала Трой, что, будь мисс Орринкурт менее склочной и вульгарной, гармония была бы разрушена. В своем роде она безупречна.
— Так как, Нодди? — повторила мисс Орринкурт.
Сэр Генри посмотрел на нее, одернул жилет, выпрямился и взял ее за руку.
— Когда тебе будет угодно, дорогая, — сказал он, — когда тебе будет угодно.
Полин и Миллимент отшатнулись, Седрик набрал в грудь побольше воздуха и принялся теребить усы. Трой с удивлением заметила, что у него дрожат руки.
— Вообще-то я собирался, — начал сэр Генри, — объявить об этом в день рождения. Но поскольку, как это ни печально сознавать, выяснилось, что моей семье на меня наплевать, наплевать на мое благополучие («Папа!» — вскричала Полин), то в этот час горечи я обращаюсь к Той, Которой не наплевать.
— Вот-вот! — поддержала его мисс Орринкурт. — Только повеселее, пирожок мой.
Сэр Генри приосанился.
— Эта дама, — громко проговорил он, — оказала мне честь, согласившись стать моей женой.
Трой показалось, что, учитывая семейную эмоциональность, Анкреды достойно вышли из этой ситуации, с большим апломбом. Верно, Полин и Миллимент на мгновение онемели, но Седрик почти сразу же вылетел из своего укрытия и схватил деда за руку.
— Дедушка, дорогой, такая радость… замечательно. Соня, милая, — лепетал он, — просто здорово. — И Седрик поцеловал ее.
— Ну что же, папа, — последовала за сыном Миллимент, разве что мисс Орринкурт не поцеловала, — нельзя сказать, что это для нас такой уж сюрприз. Думаю, выражу общее мнение, если скажу, что все мы надеемся, что ты будешь счастлив.
Полин дала больше воли чувствам.
— Дорогой мой, — заговорила она, беря отца за руки и вглядываясь в него повлажневшими глазами, — дорогой, родной папа. Поверь, ради Бога, поверь, что единственное мое желание, чтобы ты был счастлив.
Сэр Генри слегка кивнул. Полин провела ладонью по его усам.
— О, Полин, — произнес он трагически-отрешенным голосом, — меня оскорбили. Полин! Оскорбили до глубины души.
— Нет, — залилась слезами Полин. — Нет!
— Да, — вздохнул сэр Генри. — Да.
Полин невидяще отвернулась от него и протянула руку мисс Орринкурт.
— Будьте подобрее к нему, — слабо проговорила она. — Это все, о чем мы вас просим. Будьте подобрее.
Сэр Генри величественно повернулся, пересек гостиную и бросился в кресло.
Оно издало громкий и какой-то на редкость противный звук.
Багрово покраснев, сэр Генри вскочил на ноги и сорвал с кресла небрежно наброшенный чехол. Под ним обнаружилось нечто в форме мочевого пузыря с надписью печатными буквами: «„Малина“. Способствует хорошему мочеиспусканию». Он схватил этот странный предмет, и вновь из невидимого отверстия раздался тот же устрашающий звук. Он метко швырнул его в огонь, и в комнате сразу запахло паленой резиной.
— Ну вот что, доложу я вам, — сказала мисс Орринкурт, — хорошенького понемногу. Этот ребенок начинает себе слишком много позволять.
Сэр Генри молча прошагал к двери. Прежде чем уйти, он выдал реплику «под занавес»:
— Миллимент, будь любезна, пошли утром за моим адвокатом.
Хлопнула дверь. После минуты полного молчания Трой наконец удалось покинуть гостиную.
2
Утром Трой без особого удивления узнала, что сэр Генри чувствует себя неважно и позировать не сможет, хотя к обычному дневному сеансу рассчитывает оправиться. Записка, которую принесли вместе с утренним чаем, гласила, что, если это имеет смысл, Седрик будет счастлив позировать в театральном костюме. Почему бы нет, подумала она. Надо найти алый плащ. Трой предполагала, что в семейных рядах наступит расстройство, по крайней мере Фенелла и Пол удалятся, возможно, в противоположных направлениях. Но ей еще предстояло убедиться, какую гибкость проявляют Анкреды во внутриплеменных войнах. За завтраком появились оба: Фенелла, бледная и молчаливая, и Пол, раскрасневшийся и молчаливый. Полин немного запоздала. Вела она себя по отношению к сыну так, словно он заболел какой-то не очень приличной болезнью. Фенелла же у нее вызывала как будто сдержанную неприязнь, она вообще предпочитала к ней не обращаться. Главенствовала за столом Миллимент. Она была не такой оживленной, как обычно, но за тревогой, если она и впрямь была встревожена, Трой заметила налет некоторого самодовольства. В ее обращении с золовкой появилось какое-то покровительственное сострадание, и это, чувствовала Трой, Полин явно не нравится.
— Ну что, Милли, — нарушила затянувшееся молчание Полин, — ты и при новой дирекции собираешься играть свою прежнюю роль?
— Знаешь, Полин, я всегда теряюсь, когда ты употребляешь театральные фигуры речи.
— Хорошо, ты собираешься вести дом и при новой хозяйке?
— Вряд ли.
— Бедная Милли! — сказала Полин. — Это все для тебя так тяжело.
— Ну, не очень. Мы с Седриком давно подумываем о том, чтобы вместе обосноваться в Лондоне.
— Хорошая мысль, — с излишней поспешностью заметила Полин. — Заодно у Седрика, наверное, появится возможность немного умерить свой пыл.
— А Фенелла с Полом, быть может, подумают, не пригласить ли меня в качестве домохозяйки. — Миллимент засмеялась в первый раз за все утро. И с видимым участием повернулась к ним: — А в самом деле, как вы собираетесь одни управляться?
— Как всякая пара, у которой нет денег, — отрезала Фенелла. — Пол получает пенсию, у меня есть профессия. Оба найдем работу.
— А еще, — непринужденно заметила Миллимент, — быть может, твой дед в конце концов…
— Мы не хотим, чтобы дед что-нибудь для нас делал, тетя Милли, — быстро сказал Пол. — Он, впрочем, и так бы ничего не сделал, но это не важно, мы все равно не хотим.
— Дорогой! — вскинулась его мать. — К чему такая непреклонность! Такая злость! Не узнаю тебя. Пол, когда ты начинаешь так говорить. Что-то, — она с откровенным отвращением посмотрела на Фенеллу, — что-то в тебе страшно переменилось.
