— «Счастливая семья». — Мистер Джунипер потянулся к полке. — А вам паста? Или порошок? Какой-нибудь определенный сорт?
— Для вставной челюсти, — флегматично пояснил Фокс.
— Ясно. Для протеза. Сию минуту. — Мистер Джунипер бросился назад, в аптечное отделение.
— Готов поспорить, — Аллейн улыбнулся Фоксу, — что эту штуковину купила Соня Орринкурт.
Фокс только пожал плечами. Мистер Джунипер лукаво улыбнулся:
— Ну я же не могу выдавать эту юную даму, верно? Профессиональная тайна. Ха-ха.
— Ха-ха, — кивнул Аллейн, отправляя в карман «Счастливые семьи». — Благодарю вас, мистер Джунипер.
— Это вам спасибо, сэр. В замке, надеюсь, все в порядке? Большая утрата. Большая. Для всей страны, можно сказать. С детьми, надеюсь, все в порядке?
— Более или менее. Славный денек, верно? Всего доброго.
— Мне совершенно не нужна зубная паста, — заметил Фокс, когда они вышли на улицу.
— Непонятно, почему я делаю покупки, а вы просто стоите с важным видом. Ничего, спишем на служебные расходы. Оно того стоит.
— Не спорю, — согласился Фокс. — Что ж, сэр, если «Малину» купила эта, как ее там, мисс Орринкурт, то и все остальные фокусы, надо полагать, ее рук дело?
— Вряд ли, Фокс. Не все. Одно по крайней мере мы знаем точно: записку к пальто тети Миллимент приколола эта жуткая девчонка. Все знают, как она обожает глупые розыгрыши. С другой стороны, она, судя по всему, никак не причастна к «Малине» и летающей корове, а моя жена убеждена, что и очки, и краска на лестничных перилах, и безобразная надпись на зеркале сэра Генри тоже не ее рук дело. Что же до книги в блюде для сыра, не думаю, будто это штучки Пэнти или мисс Орринкурт.
— Таким образом, если исключить девочку, остаются мисс Орринкурт и кто-то еще.
— Точно.
— И этот или эта кто-то решили повесить на мисс Орринкурт историю с мышьяком, от которого якобы умер сэр Генри?
— Звучит правдоподобно, хотя Бог знает.
— Куда мы направляемся, мистер Аллейн?
— Двухмильную прогулку выдержите? Полагаю, неплохо бы нанести визит Анкредам.
4
— Не думаю, — заметил Аллейн, когда оба одолели подъем на второй уровень террас, — что мы можем рассчитывать на инкогнито, даже если бы в этом был смысл. Томас наверняка звонил сюда и посвятил семью. Так что лучше представиться и осмотреть, что удастся. Я, собственно, хочу взглянуть на спальню этого несчастного старика.
— Боюсь, — угрюмо заметил Фокс, — они уже давно там все заменили.
— Сомневаюсь, что Пол Кентиш умеет управляться с электрическими приборами. А уж Седрик — точно нет.
— Что это? — вдруг насторожился Фокс.
— Что — что?
— Слышите? По-моему, ребенок плачет.
Они вышли на вторую террасу. По обе стороны ее, между картофельным полем и кромкой леса, росли кустарники и молодые деревья. Слева доносилось прерывистое всхлипывание — очень жалобное. Они переглянулись и остановились. Всхлипывание прекратилось, и наступившую тишину заполнили привычные звуки сельской местности — зимнее щебетание птиц и слабый скрип обнаженных веток.
— Может, птица какая? — неуверенно предположил Фокс.
— Точно не птица! — начал было Аллейн и тут же осекся. — Ну вот, опять.
Это был тонкий, неровный, прерывающийся звук, производивший на редкость удручающее впечатление. Не раздумывая более, Аллейн с Фоксом зашагали по затвердевшей, все еще скованной холодом земле. По мере приближения звуки, не становясь более внятными, приобретали новые оттенки, а когда они оказались совсем рядом с их источником, приобрели иной характер.
— Песня вроде какая-то, — прошептал Фокс.
Голосок пел о погибшем коте, его теплой шкурке и о том, что встретиться уж больше не суждено:
Прощай, прощай же навсегда,
А я буду хорошей, да.
«Навсегда… навсегда», — повторял голосок, вновь превращаясь в жалобное всхлипывание. Когда они миновали первую полосу низкого кустарника, оно прекратилось, сменившись настороженной тишиной, которую нарушали сдавленные рыдания.
Между кустарником и подлеском, на свежевырытом холмике земли, сидела маленькая девочка в белой шляпке. Рядом валялась детская лопатка. Из холмика торчало несколько цветов герани. В изголовье была неровно воткнута веточка с прикрепленным к ней клочком бумаги. Руки девочки были в земле, и она так сильно прижимала костяшки пальцев к глазам, что на щеках у нее образовались черные борозды. Съежившись, она мрачно смотрела на них, она сейчас была похожа на животное, распластавшееся по земле и бессильное повиноваться инстинкту бегства.
— Привет, — заговорил Аллейн, — неважная работа! — И, не придумав ничего более оригинального для знакомства, услышал, как повторяет слова доктора Уизерса: — Какие проблемы?
Девочка дернулась и на мгновение зашлась в плаче. Аллейн опустился рядом с ней на корточки и прочел надпись на клочке бумаги. Она была сделана большими корявыми буквами:
КАРАБАС,
R.S.V.P.
[43]
С ЛЮБОВЬЮ ОТ ПЭНТИ
— А разве Карабас был твой кот? — неуверенно спросил Аллейн.
Пэнти посмотрела на него и медленно покачала головой.
— Глупость я сказал, — быстро поправился Аллейн, — это ведь был кот твоего деда, верно?
— Но он любил меня, — вскрикнула Пэнти. — Больше, чем любил Нодди. Больше, чем всех остальных. Я была его другом. — Голос ее взлетел и зазвенел, как свисток маленького паровоза. — И не от меня, не от меня, не от меня, — надрывалась девочка, — он заразился стригущим лишаем. Я ненавижу тетю Милли. Хоть бы она умерла. Хоть бы они все умерли. Я убью тетю Милли. — Она заколотила по земле кулачками и, исподлобья посмотрев на Фокса, крикнула: — Убирайся отсюда, живо! Это мое место.
Фокс поспешно отступил.
— Я наслышан, — осторожно начал Аллейн, — и о Карабасе, и о тебе. Ты ведь рисуешь картинки, правда? В последнее время рисовала?
— Не хочу я больше рисовать никаких картинок, — отрезала Пэнти.
— Жаль, а мы было собрались послать тебе из Лондона краски.
— Кто «мы»? — всхлипнула Пэнти.
— Трой Аллейн. Ты же ее знаешь, миссис Аллейн. Это моя жена.
— Если бы я рисовала тетю Милли, — сказала Пэнти, — пририсовала бы ей усы, как у поросенка, и она бы стала похожа на Иуду Искариота. Все говорят, что у Карабаса был стригущий лишай и это от меня он заразился, но это ложь! Они все лжецы. Никакого не было у него лишая, и я тут ни при чем. Просто у него шерсть полезла.
