Гаунт завёл разговор о таких сложных пьесах как «Троил и Крессида», «Генрих VI» и «Мера за меру». Фолс подхватывал любую его реплику на полуслове. Он вынул из кармана трубку, но закуривать не стал, а принялся отбивать такт о ножку шезлонга, словно желая подчеркнуть значимость своих слов.
— Разумеется, он был агностик! — с горячностью воскликнул он. — Самые знаменитые монологи это доказывают. Да и по ходу самой пьесы это ясно.
— Вы имеете в виду Клавдио? Однажды в молодости я играл его. Монолог о смерти, конечно, впечатляет. Даже дрожь пробирает.
«В стремленье к смерти нахожу я жизнь,
Ища же смерть — жизнь обрящу. Пусть же
Приходит смерть!»
— Или вот:
«Но умереть… уйти — куда, не знаешь…
Лежать и гнить в недвижности холодной…
Чтоб то, что было тёплым и живым,
Вдруг превратилось в ком сырой земли…»
[16]
Голос Гаунта вдруг обрёл какую-то зловещую монотонность, и слушатели тревожно заёрзали. Миссис Клэр выглянула в окно и тоже слушала с неясной улыбкой на устах. Мистер Фолс, отбив особенно удачную дробь, вдруг уронил трубку и пригнулся было за ней, но тут же глухо застонал и схватился за поясницу. На веранду вышел доктор Акрингтон и застыл как изваяние.
— Продолжайте, прошу вас, — промолвил мистер Фолс, с усилием выпрямляясь.
Мистер Квестинг подобрал упавшую трубку и тоже застыл на месте; на губах его блуждала восхищённая улыбка.
Появился Саймон и, бросив недовольный взгляд на Гаунта, принялся наблюдать за Квестингом.
Гаунт уже приближался к финалу короткого, наводящего ужас, монолога. Дайкону вдруг подумалось, что никакому другому актёру не под силу бы сыграть трагического шекспировского персонажа на залитой полуденным солнцем веранде термального курорта. Некоторых слушателей Гаунт к тому же заметно обескуражил. Во всяком случае, заставил вспомнить о смерти.
Квестинг громко прокашлялся и принялся исступлённо аплодировать, колотя трубкой мистера Фолса по одной из деревянных опор.
— Ну, класс! — восхищённо выкрикнул он. — Во даёт, а? Верно я говорю, мистер Фолс?
— Это, кажется, была моя трубка, — вежливо произнёс тот, потянувшись за тем, что осталось от его вересковой трубки. — Спасибо.
— А вот мне больше всего по душе «Как вам это понравится», — заявила миссис Клэр, высунувшись из окна. — Такая прелесть! Обожаю Розалинду!
Доктор Акрингтон тоже не выдержал.
— Сейчас все так помешались на этой современной психопатологической ерунде, что, по-моему, в ваш театр уже никого не заманишь, — проворчал он.
— Напротив, — высокомерно возразил Гаунт, — интерес к Шекспиру велик как никогда.
Появилась Хойя, громко звеня неизменным колокольчиком. Из кабинета вынырнул полковник. Его и без того мрачная физиономия казалось даже более вытянутой, чем обычно.
— Обед, да? — проблеял он. — О чем вы тут митинговали? Мне показалось, кто-то к бунту призывал.
Барбара поспешно зашептала отцу на ухо.
— А? Не слышу, — пожаловался он. — Что? Какой Гораций? — Он уставился на Гаунта. — Ах, из спектакля? Ну дела!
Полковник брезгливо поморщился, но в следующую минуту, казалось, смирился с неизбежным.
— Когда я служил в Индии субалтерном, — горделиво заявил он, — мы тоже забавлялись лицедейством. Однажды мне даже роль дали. Ох и пьеса, скажу я вам! Может, вы слыхали? «Тётка Чарлея».
IV
За обедом Дайкон быстро понял, что Саймон что-то замыслил. Во всяком случае, взгляды его были столь красноречивы, что сомнений в своём значении не оставляли никому — ни Квестингу, ни кому-либо иному. Дайкон и сам пребывал в состоянии, близком к прострации — беспокойство за Барбару из-за случившейся в ней перемены, а также из-за перемены его собственного отношения к своему патрону — все это смешалось внутри, вызвав в душе настоящий кавардак. А тут ещё и Квестинг. Несмотря на все находки Саймона, несмотря даже на пущенный ко дну корабль, молодой человек отказывался верить, что Квестинг был и впрямь вражеским шпионом. Оставаясь в глубине души истым новозеландцем, Дайкон считал, что рассказы о шпионах — досужие бредни, плод напуганного воображения старух и записных клубных сплетников. И все же… он мысленно перебирал все доводы «за» и «против». Почему Квестинг так необъяснимо повёл себя на железнодорожном переезде? Почему соврал, что ездил в бухту Похутукава, тогда как доктор Акрингтон столь убедительно разоблачил его? Зачем и кому подавал с пика Ранги непонятные световые сигналы?
Решив еше раз обсудить накопившиеся вопросы с Саймоном, он заглянул к тому сразу после обеда.
— Вы угадали, что я хотел с вами поговорить, да? — спросил Саймон. — Я хотел подать знак, но боялся, что он заметит.
— Дорогой мой, воздух в столовой наэлектризовался от твоих намёков. Что случилось?
— Мы его засекли, — заявил Саймон. — Вы догадались? Он выдал себя перед обедом. Трубкой.
Дайкон недоуменно уставился на него.
— Прохлопали, да? — самодовольно произнёс Саймон. — Хотя и сидели на расстоянии вытянутой руки от него. Может, он так к этому привык, что уже и сам не замечает?
— Я бы ответил, если бы имел хоть малейшее представление, о чём ты говоришь.
— Как, до сих пор не врубились? А я вот сидел тут, чесал репу, кумекал, что к чему, и вдруг слышу — оно! Прокрался к углу дома и выглянул на веранду. Смотрю, Гаунт с Фолсом порют какую-то чушь про своего Шекспира. А этот… В точности так же, один к одному!
— О чем ты говоришь-то! — взвыл, теряя остатки терпения, Дайкон. — Имей совесть.
— Да о стуке этом. О чечётке, которую он отбивал трубкой. Три длинных стука. Бум-бум-бум. Потом пять коротких. Затем три коротких. И потом — все заново. Точь-в-точь, как те вспышки. Теперь дошло?
У Дайкона отвисла челюсть.
— Не понимаю, — промямлил он. — Зачем? Почему?
— Представления не имею.
— Совпадение?
— Слишком много развелось этих совпадений. Нет, мне кажется, я прав — у него это и вправду вошло в привычку. Он выучил код и повторял его снова и снова, прежде чем пустить в ход в ту ночь…
— Стой, я не понимаю. О какой привычке ты говоришь?
— О, блин! — с отвращением сплюнул Саймон. — Что у вас с головой? О ком, по-вашему, я тут перед вами битый час распинаюсь?
Дайкон хлопнул себя по лбу.
— Мы говорим о разных людях, — возбуждённо зашептал он. — Квестинг подобрал трубку с пола лишь перед самым твоим появлением. Это вовсе не Квестинг отбивал твои дурацкие сигналы.
— А кто? — обалдело спросил юнец.
