— Ну! — прорычал Гаунт.
— Он сделал нам заманчивое предложение.
— Не поеду я на этот серный курорт!
— Вы имеете в виду Роторуа, сэр?
— А, он так называется?
— Он понимает, сэр, что вам нужно место поспокойнее. И поэтому подобрал нам уютный курорт в Нортленде. На западном побережье. Субтропический климат.
— И серная пневмония?
— Но, сэр, должны же мы вылечить вашу ногу.
— Да, должны. — Мгновенно преобразившись — качество, вызывавшее обожание зрителей, — Гаунт повернулся и весело похлопал своего секретаря по плечу. — Ты ведь, Дайкон, тоже соскучился по дому, верно? Хоть родом ты из Новой Зеландии, но тебя неудержимо влечёт в Лондон. А мы вынуждены торчать здесь. Ужасное ощущение, да? Как будто кто-то из близких тяжело заболел, а ты не в состоянии к ним приехать.
— Да, в чём-то вы правы, — сдержанно произнёс Дайкон.
— Пожалуй, я не стану тебя удерживать. Отправляйся домой, мой друг. А я подберу себе кого-нибудь из местного населения, — сказал Гаунт с оттенком грусти.
— Вы меня увольняете, сэр?
— Если бы они и впрямь поставили меня на ноги…
— Они поставят, сэр. По словам доктора Форстера, гидротерапия должна подействовать очень быстро, — повторил Дайкон слова врача. — Увы, в вербовочных пунктах меня уже видеть не могут. Не позволяют хоть чем-то помочь своей стране. А все из-за моего проклятого зрения. Можно, конечно, в какую-нибудь контору податься…
— Делай что считаешь нужным, — мрачно произнёс Гаунт. — Брось меня здесь, на растерзание стервятникам. Все равно Англии от меня толка нет. Да.
— Но ведь вы собрали для фонда уже двенадцать тысяч фунтов, сэр. Если Англии этого мало…
— Я теперь — никому не нужная развалина, — промолвил Гаунт таким тоном, что даже Дайкон без труда припомнил финальную сцену-апофеоз из «Джен Эйр».
— Чего ты так гаденько ухмыляешься? — прогромыхал Гаунт.
— Меньше всего на свете вы напоминаете развалину, сэр, — улыбнулся Дайкон. — Пожалуй, я всё-таки останусь, если вы меня не выгоните.
— Ладно, тогда расскажи про это ваше уютное местечко. Что-то мне подозрительна твоя хитрая физиономия. Что за каверзу вы мне подстроили? Признавайся.
Дайкон поставил свой атташе-кейс на письменный стол и раскрыл.
— Ваши поклонники сегодня превзошли себя, — сказал он, извлекая из кейса пачку писем и фотографий.
— Прекрасно! — расцвёл Гаунт. — Обожаю, когда меня обожают. Сколько из них прислали свои бессмертные творения с просьбой помочь протолкнуть их на сцену?
— Четверо. Одна дама даже посвятила свою пьесу вам. Об инопланетянах.
— О Боже!
— А вот письмо от доктора Форстера с приложенным к нему письмом доктора Джеймса Акрингтона, медицинского светила с Харли-стрит. Может быть, взглянете?
— Господи, как меня воротит от всех этих светил.
— И все же будет лучше, сэр, если вы прочитаете.
Гаунт скорчил гримасу, но письма взял и опустился в стоявшее возле стола кресло. Дайкон следил за ним с некоторым трепетом.
Из сорока пяти лет своей жизни Джеффри Гаунт провёл на сцене двадцать семь, причём последние шестнадцать — в утвердившемся качестве звезды. Прославившийся в амплуа героя-любовника, он затем быстро достиг сценических высот в интеллектуальных ролях. К его наивысшим достижениям относили поразительную способность доносить до зрителей не только пафос, но и скрытую музыку шекспировского слога. Среднего роста, темноволосый и поджарый, Гаунт не отличался необыкновенной красотой, но обладал двумя бесценными для актёра дарами: величественно посаженной головой и изумительными руками. Что же касается его характера, то шесть лет назад Дайкон Белл, прослуживший к тому времени у Гаунта ровно неделю, отправил своему другу письмо, в котором описал нового хозяина такими словами: «Он горазд на выдумку, непредсказуем, влюблён в театр, необычайно одарён, скор на расправу и невероятно эгоистичен, но с каждым днём все больше и больше мне нравится». За все шесть лет службы у молодого человека ни разу не возникло повода усомниться в верности этой первоначальной характеристики.
Гаунт пробежал глазами записку доктора Форстера, затем внимательно прочитал письмо доктора Акрингтона.
— Черт побери, — вскричал он, — и где только Форстер откопал такого старого фигляра? Ты заметил, сколько яда он вылил на своих родственников? И такие помои Форстер называет рекомендацией! Предлагать мне полное отсутствие комфорта взамен на безграничную доброту ослов-домочадцев! Ха! Да ещё столь наглый выпад против меня в последнем абзаце. На месте Форстера я бы уничтожил это письмо, если, конечно, он и впрямь хочет запихнуть меня на свои дурацкие грязи. То же мне психолог.
— Психолог в данном случае я, — скромно потупился Дайкон. — Форстер и в самом деле хотел уничтожить это послание. Я же взял на себя смелость показать его вам. Я подумал, что если вы не остановитесь у Клэров, сэр, то никогда не получите возможность утереть нос доктору Акрингтону. А так хотелось бы сбить с него спесь.
Гаунт метнул на секретаря подозрительный взгляд.
— Что-то ты у меня сегодня слишком умный, приятель, — задумчиво проронил он.
— Как-никак, — убеждающе заговорил Дайкон, — он всё-таки пишет, что «эта грязь и впрямь чудодейственна».
Гаунт захохотал, потом неловко дёрнулся, и тут же его лицо исказила болезненная гримаса.
Дайкон сочувственно покачал головой.
— Вот видите. Нет, сэр, мне всё-таки кажется, что ради того, чтобы подлечить вашу ногу, стоит стерпеть некоторые неудобства. Да и книга продвинется.
— Да, в этом чёртовом отеле я не сочиню ни строчки. Господи, до чего я же ненавижу отели! Слушай, Дайкон! — вскричал вдруг он. — А не махнуть ли нам в Америку? Поставим там «Генриха V». Они же просто обалдеют! «И Криспианов день забыт не будет отныне до скончания веков»
[5]
. Да, положительно нужно сыграть «Генриха» в Нью-Йорке.
— А не лучше ли вам сыграть его в Лондоне, сэр? На самодельных подмостках, для солдат, только что вернувшихся с поля боя?
— Разумеется, лучше, черт тебя дери!
— Тогда вам тем более нужно попытать счастья в этом местечке. А потом, залечив ногу, с новыми силами рвануть в… Лондон.
— Ты говоришь, прямо как моя впавшая в детство няня, — капризно произнёс Гаунт. — Должно быть, вы с Колли сговорились, чтобы заманить меня в эту дыру. Кстати, где этот тип?
— Гладит ваши брюки, сэр.
— Позови-ка его сюда.
Дайкон куда-то позвонил, а минутой спустя дверь номера распахнулась и в её проёме возник тщедушный человечек с физиономией, напоминающей смятую детскую перчатку. Это и был Альфред Колли, камердинер и персональный слуга Гаунта. Прослужив у Гаунта уже много лет, он так и не усвоил лакейских привычек. Он относился к хозяину со смешанным чувством фамильярности, собачьей преданности и преклонения. Войдя, Колли повесил отутюженные брюки на спинку стула, повернулся, скрестил на груди руки и заморгал.
