— Довольно, Уилл, — негромко сказал Спенс, но его заглушил голос Фокса:
— Вот как? — добродушно осведомился массивный инспектор. — Не заходили бы? А почему?
— Потому что, — храбро объявил Уильям, — там такой тарарам был!
— Уилл!!!
Уильям повернулся к старшим.
— Я ведь должен говорить правду, верно, мистер Спенс? Это ведь полиция?
— Ты должен заниматься своим делом, — с нажимом сказала мисс Паркер, а Спенс согласно забормотал.
— Ну и ладно, — раздраженно буркнул Уильям. — И не стану я лезть, если меня не желают слушать.
Фокс был сама доброжелательность и поздравил Уильяма с такой наблюдательностью, а мисс Паркер и Спенса — с их лояльностью и тактом. Он предположил — в других выражениях и держась строго в рамках полицейского протокола, — что любое заявление способно — силой некой загадочной алхимии — освободить всех затронутых от малейшей тени подозрения. Через минуту-другую он обнаружил, что острый на ухо Уильям, все еще мешкавший на площадке, видел, как Ривера входил в бальный зал, и подслушал большую часть его ссоры с Морри Морено. Против этого рассказа Спенс и мисс Паркер не выдвинули возражений, и было более-менее ясно, что они уже его слышали. Не менее ясно было, что мадемуазель Гортанз просто задыхается от утаиваемых сведений. Она положила глаз на Аллейна и обращалась только к нему. Она обладала особым свойством, странным даром, присущим столь многим ее соотечественницам, давать понять — без малейшего нажима, — что отдает себе отчет в собственной привлекательности, равно как и в привлекательности мужчины, с которым разговаривает. У Аллейна, как будто считала она, не может быть и тени сомнения, что она — доверенное лицо мадемуазель. Мсье Дюпон, равнодушно остававшийся в стороне, теперь принял вид мрачного и молчаливого согласия. Само собой разумеется, сказал он, что отношения между камеристкой и ее госпожой крайне деликатного и доверительного свойства.
— Относительно l’affaire Rivera
[33]
?.. — подстегнул Фокс, упорствуя в гэльской натуре.
Гортанз подняла плечи и чуть тряхнула головой. Она обращалась к Аллейну. Несомненно, этот мистер Ривера был страстно увлечен. Это самоочевидно. И мадемуазель, будучи крайне впечатлительной, отвечала ему взаимностью. Но помолвка? Не вполне. Он на ней настаивал. Имели место сцены. Примирения. Дальнейшие сцены. Но прошлым вечером! Она внезапно произвела сложный и красноречивый жест правой рукой, словно выписывая в воздухе некую фигуру. И наперекор молчаливому, но почти осязаемому неодобрению английских слуг Гортанз внезапно и язвительно объявила:
— Вчера вечером все было кончено. Да-да, безвозвратно закончено.
II
Получалось, что без двадцати десять Гортанз была вызвана в спальню леди Пастерн, где готовила ее к выходу, накидывала на нее плащ и наносила, предположил Аллейн, какой-то суперлоск на уже безупречную поверхность. Гортанз поглядывала на часы, поскольку такси было вызвано на 10.30, а леди Пастерн не любит спешки. Приблизительно десять минут спустя пришла мисс Хендерсон с новостью, что Фелиситэ крайне взволнована и хочет внести сложнейшее изменение в свой toilette.
[34]
Ее послали в комнату Фелиситэ.
— И вообразите себе сцену, мсье! — воскликнула Гортанз, переходя на родной язык. — Комната в полном беспорядке, и мадемуазель deshabillee.
[35]
Требуется совершенно новый туалет, вы понимаете? Все! С самого основания! И пока я ее одеваю, она рассказывает всю историю. Ой! Была страшная ссора. Она прогнала Риверу раз и навсегда, а тем временем при романтических обстоятельствах доставили письмо. Письмо от журнального джентльмена, которого она никогда не видела, но с которым часто переписывалась. Он собирается открыться. Он заявляет о страстных чувствах. Однако следует соблюдать секретность. Что до меня, — с осязаемой честностью добавила Гортанз, — то я никогда, никогда не позволила бы себе и словом об этом деле обмолвиться, не будь мой долг заверить мсье, что мадемуазель выбросила мистера Риверу из головы, была счастлива, что от него избавилась, а потому это никак не может быть crime passionelle.
[36]
— Понимаю, — протянул Аллейн. — Да, конечно. Само собой разумеется.
Гортанз послала ему кокетливый взгляд субретки и соблазнительную улыбку.
— А вам известно, кто этот человек? Автор письма?
Как выяснилось, Фелиситэ показала ей письмо. И когда общество собралось уезжать в «Метроном», Гортанз побежала вниз с флаконом нюхательной соли для леди Пастерн и увидела (с каким чувством!) мистера Эдварда Мэнкса с белым цветком в петлице. Все открылось! И какой огромной, подумала Гортанз, пока Спенс закрывал входную дверь за отбывшими, какой поразительной будет радость ее светлости, которая всегда желала этого союза! Гортанз никак не могла скрыть собственного удовольствия и пела от чистейшей радости, пока шла к своим коллегам в гостиную для слуг. Ее коллеги, за исключением мсье Дюпона, сейчас бросали на нее мрачные взгляды и воздерживались от комментариев.
Аллейн прошелся по изложенным Гортанз событиям и обнаружил, что они практически полностью совпадают с перемещениями групп, обозначенными в заметках лорда Пастерна. От группы обедающих откалывались все новые лица. Мэнкс был один в гостиной. Леди Пастерн до прихода Гортанз была одна в своей комнате. Сама Гортанз и Уильям расхаживали по дому, и Спенс тоже. Аллейн уже собрался отложить карандаш, как вспомнил про мисс Хендерсон. Она поднялась в свою комнату сравнительно рано и предположительно оставалась там, пока к ней не явилась Фелиситэ и пока она сама не сообщила об этом леди Пастерн. Странно, подумал он, что он забыл про мисс Хендерсон.
Но оставалось еще множество нитей, которые следовало подобрать и вплести в общую ткань. Он снова обратился к заметкам лорда Пастерна. В 9.26, особо указывали заметки, лорд Пастерн, тогда находившийся в бальном зале, внезапно вспомнил про сомбреро, которое желал надеть на собственное выступление. Он посмотрел на часы, возможно, и крайне встревожился. В заметках говорилось только: «9.26. Я сам. Бальный зал. Сомбреро. Поиски. По всему дому. Уильям. Спенс. И др.».
В ответ на вопросы о сомбреро слуги с готовностью вспомнили характерный переполох, поднятый в его поисках. Начались они сразу после последнего события, описанного Уильямом. Фелиситэ и Ривера находились в кабинете. Мисс Хендерсон поднималась по лестнице, а сам Уильям мешкал на площадке, когда лорд Пастерн пулей вылетел из бального зала с криком: «Где мое сомбреро?» И тут же охота началась со всем пылом. Спенс, Уильям и лорд Пастерн рассеялись в разные стороны. Наконец сомбреро было обнаружено мисс Хендерсон (обозначенной, без сомнения, в записках как «И др.») в шкафу на верхней площадке. Лорд Пастерн объявился в этой шляпе и с триумфом вернулся в бальный зал. В ходе этого переполоха Спенс, разыскивая сомбреро в фойе, нашел на столике письмо, адресованное мисс де Суз.
