— Да, — сказал Фокс после долгой паузы, — да, Господи, вот они, точно как на ране.
— Это след второго орудия, — промолвил Аллейн, — это след сиденья-трости, дружище Фокс.
2
— Красивая усадьба, — сказал Аллейн, когда они, выйдя из рощицы, очутились перед Нанспардоном. — Не правда ли, Фокс?
— Славное местечко, — согласился Фокс. — Эпоха Георга, верно?
— Да. Особняк построен на месте одноименного женского монастыря. Дарован Лакландерам Генрихом Восьмым. Потише, дружище Фокс. Они как раз должны кончить завтракать. Интересно, леди Лакландер ест внизу или у себя? Внизу, — произнес он, увидев леди Лакландер, выходящую из дома в сопровождении своры собак.
— На ней мужские ботинки, — ахнул Фокс.
— Это, наверное, из-за подагры.
— О Господи! — воскликнул Фокс. — У нее в руках сиденье-трость!
— Да. Но, может быть, не то же самое. Хотя, — сказал Аллейн, сняв шляпу и приподняв ее в знак приветствия, — может быть, и то.
— Она идет в нашу сторону. Нет, раздумала.
— Дьявол! Она собирается на него сесть.
Леди Лакландер действительно направилась к ним, но остановилась. Ответив на приветствие Аллейна взмахом руки, она раскрыла сиденье-трость и осторожно опустилась на него.
— С ее весом, — проворчал Аллейн, — она загонит всю эту штуковину в землю. Пошли!
Когда они приблизились к леди Лакландер, она крикнула им: «Доброе утро!» Затем она молча уставилась на них и так и сидела, пока они не подошли вплотную. «Старая медуза-горгона! Она нарочно сбивает с толку», — подумал Аллейн и ответил леди Лакландер невинным взглядом и рассеянной улыбкой.
— Вы были на ногах всю ночь? — спросила она, когда они приблизились к ней. — Это я не к тому, что у вас усталый вид…
Аллейн сказал:
— Простите, что беспокоим вас так рано, но мы кое-чем озадачены.
— Озадачены?
— И всерьез! Считаете ли вы возможным, — продолжал Аллейн с нарочитой любезностью, которую его жена считала грубоватой, — чтобы мы обратились к вам с просьбой в девять часов утра?
— Что вы имеете в виду? — Заплывшие жиром глаза леди Лакландер сверкнули.
Аллейн прибег к хорошо продуманной лжи.
— Мы считаем, — сказал он, — что убийца Картаретта до нападения прятался где-то поблизости.
— Да?
— Да.
— Я его не видела.
— Я же сказал — он спрятался. Наши попытки найти это место не увенчались успехом. Мы полагаем, что оно находилось там, откуда открывается достаточно хороший вид на мост и ивовые заросли, а также на ложбину, в которой вы сидели.
— Вы нашли место, где я рисовала?
— Клянусь вам, нет ничего проще. Вы пользовались мольбертом и табуреткой.
— А она под тяжестью моего веса, — сказала леди Лакландер, к ужасу Аллейна, раскачиваясь взад-вперед на своем сиденье-трости, — без сомнения, оставила след в земле.
— Дело в том, — пояснил Аллейн, — что, по нашему мнению, убийца ждал, пока вы уйдете, чтобы вылезти. Вы все время оставались в ложбине?
— Нет, я часто отходила от мольберта, чтобы посмотреть на мой эскиз издали. Из него все равно ни черта не получилось.
— Где же вы находились, когда смотрели на ваш этюд?
— На склоне между ложбиной и мостом. Вы еще недостаточно обследовали ложбину, иначе сами бы догадались.
— Почему? — спросил Аллейн, мысленно поплевав через левое плечо.
— Потому, мой славный Родерик, что я пользовалась сиденьем-тростью и так глубоко вогнала его в землю, что вынуждена была оставить его там, когда уходила, — и это не в первый раз.
— Вы оставляли его там, уходя домой?
— Разумеется. Как ориентир для слуги, когда тот придет за моими вещами.
— Леди Лакландер, — сказал Аллейн, — я хочу восстановить обстановку, какой она была после вашего ухода. Не можете ли вы одолжить нам ваше сиденье-трость и этюдник на час-другой? Мы обещаем обращаться с ними чрезвычайно осторожно.
— Не знаю, что вы задумали, — ответила она. — Но, видно, придется мне с этим смириться. Берите, что хотите.
Леди Лакландер тяжело поднялась с сиденья. Оно, как того и следовало ожидать, глубоко вошло в землю.
Аллейн хотел вытащить его с максимальными предосторожностями, может быть, даже выкопать вместе с дерном, а потом дать ему высохнуть и отвалиться. Но это у него не получилось: леди Лакландер повернулась и одним мощным рывком выдернула сиденье-трость из земли.
— Вот оно, — равнодушно сказала она, передавая Аллейну сиденье. — Этюдник в доме. Возьмете его сами?
Аллейн поблагодарил ее. Он взял сиденье-трость наперевес, и все трое направились к дому. Джордж Лакландер был в холле. Его поведение неожиданно изменилось: теперь он говорил с той туповатой торжественностью, с какой люди его типа входят в комнату больного или в церковь. Вновь, сославшись на свои обязанности мирового судьи, он оставался все так же заносчив и скрытен.
— Ну, Джордж, — сказала ему леди Лакландер и насмешливо улыбнулась, — если меня не выпустят под залог, не сомневаюсь, что тебе разрешат меня посещать.
— Ну что ты, мама!
— Родерик просит у меня мой этюдник, и, как мне кажется, под весьма неубедительным предлогом. Впрочем, он еще не сделал мне обычного в таких обстоятельствах предупреждения.
— Ну что ты, мама! — повторил Джордж с жалкой улыбкой.
— Пошли, Рори, — обратилась леди Лакландер к Аллейну и провела его через холл в чулан, полный зонтов, галош, ботинок, туфель, теннисных ракеток и клюшек для гольфа.
— Я все храню здесь, — пояснила она, — потому что часто рисую в саду. Мне лучше всего удаются цветы — ваша жена сумеет вам объяснить, что такое натюрморт для акварелиста.
— Ну, в ней эстетства нет ни на грош, — спокойно ответил Аллейн.
— Зато она замечательный художник, — сказала леди Лакландер. — Вот. Держите.
Аллейн поднял холщовый рюкзак, к которому были привязаны мольберт и тент.
— Вы пользовались тентом? — спросил Аллейн.
— Уильям, мой слуга, его поставил, но мне он не был нужен — солнце уже ушло. Когда я отправилась домой, я оставила его, но так и не открыла.
— Проверим, был ли он виден со стороны.
— Родерик, — вдруг спросила леди Лакландер, — каков был характер ранений?
— Разве ваш внук ничего вам не сказал?
— Нет, иначе бы я не спрашивала.
— Ранения черепные.
— Вы можете не спешить с возвратом вещей. Я сейчас не расположена рисовать.
