–
Но ведь для такого рода работы они подряжают людей со стороны, разве нет?
–
Да, я знаю, однако они уверяют, что могут поручиться за каждого.
–
А что насчет... – Аллейн слегка повел головой в сторону уставившегося в окно
лакея.
–
Нгомбванской шатии? Ну, как тебе сказать? Домом правит один из них, получивший
образование в Англии и работавший в первоклассных парижских отелях. Наилучшие
рекомендации. Посольская прислуга набрана, как мне сказали, в Нгомбване. Чего
она стоит и как они ее там набирают, я не знаю. Короче говоря, их здесь тридцать
человек, да еще с Президентом приедет кое-кто из его слуг. Нгомбванцы, насколько
я понял, будут все больше с любезным видом стоять по стеночкам. Вот этот малый,
– Гибсон перешел почти на шепот и говорил, двигая лишь уголком рта, – дело
другое, он, можно сказать, парадный телохранитель Президента. В официальных случаях
он торчит поблизости от него, разодетый, как каннибал, со здоровенным, ржавым
символическим копьем в лапах. Это у них что-то вроде королевского жезла или парадного
меча. Называй, как хочешь. Прикатил пораньше вместе с несколькими личными
слугами Президента. Президентский самолет, как ты, наверное, знаешь, прилетит
завтра утром.
–
Как себя чувствует посол?
–
На стенку лезет.
–
Бедняга.
–
Он то суетится насчет приема, то мучается кошмарами по поводу безопасности
Президента. Собственно, и мы с тобой здесь потому, что он очень просил нас
прийти.
–
Он звонит мне с утра до вечера на том основании, что я знаком с великим беем.
– Что ж, – сказал Гибсон, – разве я сам втянул тебя
в это дело не по той же причине? А поскольку тебя еще и на прием пригласили, –
ты уж не сердись, что я с тобой так вот, запросто, – положение сложилось, можно
сказать, совсем соблазнительное, тут бы никто не устоял. Только пойми меня правильно.
– Ради всего святого, что я по-твоему должен делать?
Бросаться прикрывать своей грудью Президента каждый раз, как то-то зашебуршится
в кустах?
– Не то чтобы я думал, – следуя своим мыслям,
продолжал Гибсон, – будто нас ожидают настоящие неприятности. В общем-то нет.
Не на этом приеме. Вот его разъезды туда-сюда, это действительно головная боль.
Говоришь, он согласился нам помогать? Соблюдать вашу с ним договоренность и не
удирать на непредусмотренные прогулки?
– Мы можем только надеяться. А каков распорядок
событий? Во время приема?
– Вначале он будет стоять в вестибюле, на ступенях,
ведущих в эту комнату. За спиной вот этот, с копьем, справа посол. Слева,
немного сзади, советники. Личная охрана образует что-то вроде коридора,
ведущего от дверей прямо к нему. Они при оружии, это часть их формы. Восемь
моих парней находятся снаружи, прикрывают путь от автомобилей к входу, еще
дюжина в вестибюле и вокруг. Все в ливреях. Ребята надежные. Я договорился с
“Костаром”, чтобы их нагрузили работой, – пусть разносят шампанское и так
далее, чтобы не выбивались из общей картины.
– Так что насчет распорядка?
– Гости начинают съезжаться в половине десятого,
мажордом, стоящий у входа, выкрикивает их имена. Они проходят по коридору из
охранников, посол представляет их Президенту, Президент жмет им ручки, и они
топают дальше. Вон там на галерее играет музыка (оркестр Луиса Франчини, я их
всех проверил), на помосте перед этими железками стоят кресла для важных
гостей. Для прочих – кресла у стен.
– И какое-то время мы тут прогуливаемся, так?
– Так. Наливаетесь шипучкой, – без всякого выражения
произнес Гибсон. – До десяти часов, в десять открываются все эти окна и
прислуга, включая и моих людей, встает около них, приглашая гостей выйти в
парк.
– И тут, Фред, начинается пресловутая головная боль?
– Да, будь я проклят! Пойдем-ка, взглянем.
Через высокое окно они вышли в парк. От широкой
части озера, вдоль сходящихся сторон которого вели мощеные дорожки, дом
отделяла низкая терраса. По другую сторону озера стоял шатер – изящное
сооружение из натянутой на огромные пики с плюмажами полосатой ткани. Там же,
на узком конце озера были расставлены кресла для гостей, все это окружали столь
нелюбимые Гибсоном деревья.
– Конечно, – мрачно сказал он, – тут будет куча
вечно гаснущих китайских фонариков. Как видишь даже они чем дальше, тем
становятся меньше. Эффект поддерживают. Надо отдать им должное, ребята
поработали на славу.
– Они, по крайней мере, дадут какой-то свет.
– Не волнуйся, ненадолго. Предстоит что-то вроде концерта,
да еще кино будут показывать. Экран натянут вдоль стены дома, а проектор
разместят с той стороны озера. И все это время никакого света не будет, только
в шатре – здоровенный орнаментальный фонарь, освещающий Его Прохиндейство,
чтобы легче было прицелиться.
– Долго это протянется?
– Они говорят, минут двадцать. Сначала туземные
пляски с барабанами, следом еще пара номеров, включая пение. Думаю, все займет
не меньше часа. Потом вы вернетесь в банкетную, ужинать. А потом, если на то
будет милость Господня, отправитесь по домам.
– Уговорить их изменить программу ты никак не
можешь?
– Ни единого шанса. Все расписано наверху.
– Ты имеешь в виду Нгомбвану, Фред?
– Именно. Двое парней из “Видов” и “Декора” слетали
туда с планами и фотографиями этого логова, Президент долго их разглядывал, а
после дал волю фантазии и разродился праздничной программой. Он даже прислал
сюда одного из своих прихвостней с заданием присматривать, чтобы тут все
соблюли до тонкости. Сколько я понял, достаточно изменить хоть одну мелочь и
послу придется распрощаться с его работой. А вот как тебе другое понравится? –
в обычно бесцветном голосе Гибсона возникла жалостная нота. – Посол
строго-настрого велел нам держаться подальше от этого чертова шатра. Приказ
Президента и никаких тебе разговоров!
– Миляга Громобой!
– Выставляет нас идиотами. Сначала я разрабатываю
меры безопасности, а потом мне говорят, что Президент их не потерпит. Если б
меня хоть кто-нибудь слушал, я бы тут все переиначил. И шатер, и все остальное.
– А если пойдет дождь?
– Тогда вся шайка-лейка переберется в дом.
– Значит, нам остается молиться, чтобы ночь выдалась
дождливая.
– Повтори еще раз, приятно послушать.
– Давай пройдемся по дому.
Они обошли торжественные просторы верхнего этажа,
причем нгомбванский копьеносец держался от них сколь возможно дальше, но из
виду не упускал. Пару раз Аллейн на пробу обращался к нему с замечаниями, но
человек этот, видимо, плохо понимал по-английски, если вообще понимал. Повадки
у него были самые величавые, но лицо решительно ничего не выражало.
Гибсон еще раз повторил план действий на завтра, и
Аллейн не смог найти в нем ни одного изъяна. Специальная служба стоит в полиции
особняком. В ней не принято особенно распространяться о своих действиях, и за
исключением тех случаев, когда эти действия перекрываются с действиями других
подразделений, никто никаких вопросов не задает. Впрочем, и отношения,
давным-давно сложившиеся между Аллейном и Гибсоном, и необычность создавшейся
ситуации были таковы, что оба отошли от этих аскетических правил. Они вернулись
к своим машинам, раскурили каждый свою трубку, и Гибсон принялся рассказывать о
подрывных элементах из недавно получивших независимость стран, которые
обосновались в Лондоне и, как он выразился, “жить без насилия не могут”.
