–
Вы в этом уверены? Уверены по-настоящему? – спросил Аллейн.
–
Полностью. Я видела его голову на фоне окна.
–
А это не мог быть, к примеру, белый человек в натянутом на голову чулке?
–
Нет-нет. Мне кажется, чулок у него на голове и вправду был, хотя наверняка
сказать не могу.
Она
бросила взгляд на мужа и немного понизила голос.
–
Кроме того, – сказала она, – я учуяла его запах. Если вы жили там, как мы, вы в
этом не ошибетесь.
Муж
ее что-то буркнул в подтверждение.
–
Да? – сказал Аллейн. – Насколько я знаю, мы производим на них такое же впечатление.
Один мой друг, африканец, говорил мне, что прошел почти год, прежде чем он
перестал впадать в полуобморочное состояние, оказываясь в лондонских лифтах под
конец рабочего дня.
И
прежде чем кто-либо успел вставить слово, он продолжил:
–
Ну хорошо, тут появились наши люди, и я думаю, что начиная с этого момента, мы
вправе полагаться на их показания.
Он
взглянул на Гибсона.
–
Вы не..?
–
Нет, – сказал Гибсон. – Спасибо. Ничего. Мы отпечатаем изложение нашей недолгой
беседы, мадам, и попросим вас просмотреть его и подписать, если оно вас устроит.
Простите, что побеспокоили.
И
он добавил вполне предсказуемое:
–
Вы очень нам помогли.
Аллейну
осталось только гадать, чего ему стоила эта рутинная вежливость.
Полковник,
игнорируя Гибсона, отрывисто поинтересовался у Аллейна:
–
Могу я, наконец, увести отсюда мою жену? Ей необходимо повидаться с доктором.
–
Разумеется. Уводите. Как зовут вашего доктора, миссис Кокбурн-Монфор? Может
быть, позвонить ему, попросить, чтобы он подъехал к вам домой?
Она
открыла было рот, но тут же закрыла, поскольку Полковник произнес:
–
Спасибо, не стоит беспокоиться. Приятного вечера вам всем.
Аллейн
подождал, пока они доберутся до двери и только тогда сказал:
–
О, кстати. Не показалось ли вам, что на этом мужчине была какая-то форма? Или
ливрея?
Последовала
долгая пауза, после которой миссис Кокбурн-Монфор ответила:
–
Боюсь что нет. Нет. Понятия не имею.
–
И опять-таки кстати, Полковник. Это ваша нюхательная соль?
Полковник
уставился на него, словно на сумасшедшего, затем перевел бессмысленный взгляд
на пузырек в своей руке.
–
Моя? – сказал он.– За каким дьяволом мне нюхательная соль?
–
Это моя, – высокомерно сообщила его жена. – Послушать вас, так можно подумать,
будто мы по магазинам воруем. Нет, правда!
Она
взяла мужа под руку и прижалась к нему, с презрением глядя на Аллейна.
–
Этот чудной Уиппл-как-его-там, представляя вас, мог бы и предупредить, что вы
ищейка. Пойдем, Хьюги, милый, – и с этими словами миссис Кокбурн-Монфор величаво
покинула комнату.
II
Аллейну
потребовался весь его такт, терпение и умение настоять на своем, чтобы заманить
Громобоя в библиотеку, небольшого размера комнату на втором этаже. Когда
Президент оправился от потрясения – наверняка, думал Аллейн, куда более
сильного, чем он позволил себе показать, – он обнаружил явную склонность
провести расследование на свой собственный манер.
Положение
возникло весьма щекотливое. С точки зрения закона, посольство представляло
собой территорию Нгомбваны. Гибсон с его Специальной службой оказался здесь по
приглашению нгомбванского посла, так что определить насколько далеко
простирались их полномочия в нынешних, созданных смертью посла замысловатых
обстоятельствах, было далеко не просто.
То
же самое, хоть и по иным причинам, можно было сказать, думал Аллейн, о его,
Аллейна, нахождении здесь. Специальная служба имела большую склонность обделывать
свои дела без чужого догляда. Настроение Фреда Гибсона в данный момент
определялось смесью сдерживаемого изо всех сил профессионального огорчения и
личного унижения. В обычной ситуации он ни за что бы не начал расследование
так, как он его начал, а теперешнее присутствие Аллейна в самом, так сказать,
центре заповедной зоны деятельности Специальной службы придавало и без того
деликатному положению почти гротескный оттенок. В частности и потому, что
случившееся убийство формально позволяло переложить груз ответственности на
Аллейна, поскольку преступления подобного рода находились в ведении его отдела.
Гибсон
разрубил этот узел, позвонив своему начальству и добившись, чтобы расследовать
дело поручили ему и Аллейну вместе – разумеется, с согласия посольства. Однако,
Аллейн сознавал, что ситуация может в любую минуту стать еще более щекотливой.
–
Похоже на то, – сказал Гибсон, – что мы можем продолжать, пока кто-нибудь нас
не остановит. Таковы, во всяком случае, инструкции, которые я получил. Собственно
говоря, и ты тоже, причем по трем причинам: твое начальство, твой отдел и
личная просьба Президента.
–
Который желает теперь созвать всю свою челядь, включая копьеносца, и закатить перед
ней пламенную речь на родном языке.
–
Идиотская комедия, – буркнул Гибсон.
–
Да, пожалуй, но раз он настаивает... Послушай, – сказал Аллейн, – возможно,
дать им поговорить это не такая уж и плохая идея, при условии, что мы будем
знать, о чем они говорят.
–
Каким же это...
–
Фред, допустим мы позвоним мистеру Сэмюелю Уипплстоуну, и попросим его
немедленно приехать сюда – ну, ты знаешь, “окажите нам любезность” и так далее.
Стараясь не создавать впечатления, будто мы тащим его за шиворот.
–
Зачем? – без энтузиазма спросил Гибсон.
–
Он говорит по-нгомбвански. Живет в пяти минутах ходьбы отсюда, сейчас наверняка
уже у себя. Каприкорн-Уок, дом один. Давай позвоним. В телефонном справочнике
его, я думаю, еще нет, попробуйте через станцию, – сказал Аллейн взятому ими в помощники
сержанту, и когда тот подошел к телефону, добавил, – Сэмюель Уипплстоун.
Пошлите за ним машину. Я сам с ним поговорю.
–
Так в чем твоя идея? – без выражения поинтересовался Гибсон.
–
Мы позволим Президенту обратиться с речью к войскам, хотя что там “позволим”,
помешать мы ему все равно не можем, но по крайности будем знать, все им
сказанное.
–
А сам-то он где, ради всего святого? Куда ты его запихал? – спросил Гибсон так,
словно Президент был пропавшим предметом домашнего обихода.
–
В библиотеку. Он согласился посидеть там, пока я не вернусь. Надо поставить
людей в коридоре, и пусть глядят в оба.
–
Да уж как не глядеть! Если мы и впрямь имеем дело с неудавшимся покушением, наш
общий друг должен сейчас охотиться за своей настоящей жертвой.
