–
В таком случае, я полагаю, можно позволить ему вернуться в постель.
Что
и было сделано. Громобой поднялся, то же самое, разумеется, сделали Аллейн,
мистер Уипплстоун и Фокс.
–
Мой дорогой Рори, – сказал Громобой, – нам нужно договориться кое о чем прямо
сейчас. Тело. Оно вернется в нашу страну и будет похоронено по нашим обычаям.
–
Я готов пообещать тебе, что с нашей стороны ты получишь все необходимое
содействие. Вероятно, помощник комиссара уже заверил тебя в этом.
–
О да. Он был весьма обходителен. Приятный человек. Я слышал, ваш патологоанатом
говорил что-то о вскрытии. Никакого вскрытия не будет.
–
Понимаю.
–
В Нгомбване мы проведем скрупулезнейшее расследование.
–
Хорошо.
–
И я полагаю, что поскольку вы свое расследование здесь завершили – не так ли? –
было бы столь же неплохо узнать, что обнаружил достойный Гибсон. Я рассчитываю,
что полиция, после того как она покинет пределы посольства – в удобное для нее
время, разумеется, представит мне исчерпывающий отчет о том, что ей удалось
выяснить. А я тем временем займусь наведением порядка в собственном доме.
Поскольку
сказанное сводилось по сути к предложению покинуть посольство, Аллейн заверил
Громобоя, что ни одного человека из Ярда здесь не останется. Громобой выразил
признательность полиции за проделанную ею работу и со всевозможной учтивостью
добавил, что если виновный в совершении преступления окажется из числа его
людей, Аллейн, хотя бы из любезности, будет поставлен об этом в известность. С
другой стороны, полиция, вне всяких сомнений, вправе заботиться о мерах
безопасности вне посольства. Добавить к сказанному было, в сущности, нечего.
Аллейн двинулся к дверям, но Громобой остановил его, сказав:
–
Я хотел бы договориться еще об одном.
–
Да?
–
Это касается завершения моего пребывания в Англии. Я несколько затрудняюсь с
решением.
Благие
небеса, подумал Аллей, уж не надумал ли Громобой возвратиться в Нгомбвану?
Почти без промедления? Может быть, вместе с телом посла? Какие благодарственные
гимны сорвутся с уст Гибсона, если это и вправду так!
–
...обед в Бак-Хаусети с несколько меньшей пышностью. Впрочем, это не мне
решать, – снисходительно признал Громобой.
–
На какое время он назначен?
–
На завтрашний вечер. Нет. На сегодняшний. Господи, уже почти два часа!
–
А другие договоренности? – поинтересовался Аллейн.
–
Церемонию посадки деревьев я отменю, ну и на скачки, конечно, не поеду. Это
выглядело бы не очень уместно, – с явным сожалением сказал он, – не так ли?
–
Определенно так.
–
Остается еще визит в Чекерз. Вот тут я не знаю как быть.
Громобой
с самым светским видом оборотился к мистеру Уипплстоуну.
–
Все так сложно, правда? – сказал он. – Скажите, что бы вы посоветовали.
Его
вопрос, почувствовал Аллейн, потребовал от мистера Уипплстоуна напряжения всех
его дипломатических сил. Он вышел из этого испытания с честью.
–
Я совершенно уверен, – сказал он, – что премьер-министр, как впрочем и все
организации и лица, питавшие надежды на возможность иметь высокую честь принять
у себя Ваше превосходительство, более чем сознают, что имевшее сегодня место
ужасное происшествие делает что-либо подобное совершенно невозможным.
–
А, – сказал Громобой.
–
По крайней мере, Вашему превосходительству нет нужды тревожиться, что в связи с
этим может возникнуть какое бы то ни было непонимание, – грациозно закончил
мистер Уипплстоун.
–
Хорошо, – с некоторым, как показалось Аллейну, разочарованием сказал Громобой.
–
Нам не следует отнимать у вас время, – сказал Аллейн, – однако прежде чем мы
уйдем, я хотел бы задать вам один не совсем обычный вопрос.
–
Какой?
–
Я знаю, вы убеждены, что ни слуга-нгомбванец, ни охранник – “млинзи”, не так
ли? – ни в чем не виноваты.
–
Я в этом уверен.
–
И вы считаете также, что миссис Кокбурн-Монфор ошибается, думая, что напавший
на нее человек был африканцем?
–
Она глупая, истеричная баба. Я и гроша не дам за то, что она говорит.
–
Имелась ли у них – у Кокбурн-Монфоров – причина питать неприязнь к вам или к
послу?
–
О да, – мгновенно ответил Громобой. – У них имелась такая причина и я не
сомневаюсь, что она имеется и теперь. Хорошо известно, что полковник, приложивший
руку к созданию наших вооруженных сил, рассчитывал занять в них высокий пост.
Полагаю, что на самом деле ему мерещился едва ли не самый высокий. Однако, как
вы знаете, проводимая мною политика состояла в том, что на ключевых постах
должны находиться представители моего народа. Я думаю, что полковника это
привело в ярость и он, сам того не очень желая, подал в отставку.
И
Громобой – с таким выражением, словно эта мысль только что пришла ему в голову
– добавил:
–
Во всяком случае, он спился и больше не мог выполнять ответственных обязанностей.
–
Но на прием их все-таки пригласили?
–
О да! Это был вполне уместный жест. Нельзя же было сделать вид, будто полковника
попросту не существует. Так в чем же состоит ваш необычный вопрос, дорогой мой
Рори?
–
Вопрос простой. Подозреваете ли вы кого-либо – конкретно – в убийстве вашего
посла?
Вновь
последовало хорошо памятное Аллейну движение прикрывающих глаза век. Громобой
промолчал очень долгое время, но в конце концов сказал:
–
У меня нет на этот счет никаких мыслей, кроме одной – я абсолютно уверен в
невиновности “млинзи”.
–
Кто-нибудь из гостей в шатре?
–
Определенно нет.
–
Ну что ж, и на том спасибо, – сухо сказал Аллейн.
–
Мой дорогой мальчик! – Аллейн ожидал услышать один из взрывов громобоева смеха,
но тот взамен ласково тронул Аллейна за плечо и взглянул ему в глаза с такой
тревогой и любовью, что Аллейн почувствовал себя странно растроганным.
–
Разумеется, гости тут не при чем, – произнес Громобой. – И это все, что я могу
сказать.
–
В таком случае... – Аллейн глянул на Фокса и мистера Уипплстоуна, и те немедленно
отвесили прощальные поклоны.
–
У меня тоже имеется вопрос, – произнес Громобой, заставив всех замереть. – Мое
правительство желает, чтобы здесь, в нашем посольстве висел мой портрет. Я хочу
официально попросить вас, чтобы ваша жена приняла этот заказ.
–
Я передам ей, – стараясь скрыть изумление, сказал Аллейн.
Уже
у дверей он прошептал своим спутникам:
