–
А-а, – устало сказал Гибсон, – обойдусь и так.
Студия
помещалась в особом строении, стоявшем за домом. Ее построили для
пользовавшегося необъяснимой славой викторианского члена Академии. К нелепо
пышному входу в студию вели накрытые тентом ступеньки. Тент поддерживали гипсовые
кариатиды, от которых Трой не захотела избавиться, найдя их забавными. Теперь
между кариатидами стоял, разительно с ними не сочетаясь, огромный “млинзи”, производивший
в своем темном костюме ненамного менее сильное впечатление, чем в львиной шкуре
и браслетах. Он держал правую руку он в нагрудном кармане и полностью он
перекрывал проход.
–
Добрый вечер, – сказал Аллейн.
–
Добрый вечер, сэр, – откликнулся “млинзи”.
–
Я – собираюсь – войти – внутрь, – раздельно произнес Аллейн. Поскольку никакой
реакции не последовало, он повторил фразу, постучав себя по груди и ткнув
пальцем в дверь. ” Млинзи” выкатил глаза, по-военному четко развернулся,
стукнул в дверь и вошел в студию. На его зычный бас ответил другой, еще более
зычный, затем послышался голос Трой:
–
А, это Рори.
“Млинзи”
отступил в сторону и Аллейн, уже начавший побаиваться, что потеряет контроль
над собой, вошел внутрь.
Возвышение
для натурщика находилось в дальнем конце студии. С ширмы, которую Трой
использовала в качестве задника, свисала львиная шкура. Перед нею, расставив
ноги и разведя руки, возвышался Громобой – при всех регалиях, сверкающий орденами,
золотыми аксельбантами и оружием.
Трой,
скрытая четырехфутовым холстом, возилась с палитрой. На полу валялись два
наспех сделанных углем наброска. В зубах она сжимала кисть. Она обернулась и
несколько раз с силой кивнула мужу.
–
Хо-хо! – воскликнул Громобой. – Рори, голубчик, прости, я не могу отсюда сойти.
Как видишь, мы работаем. Уходи! – рявкнул он “млинзи” и добавил что-то резкое
на родном языке. Охранник вышел.
–
Я приношу тебе извинения за него, – величественно произнес Громобой. – Со
вчерашней ночи он нервно относится к моему благополучию. Я позволил ему поехать
со мной.
–
У него, похоже, рука не в порядке.
–
Да. Ему сломали ключицу.
–
Вчера?
–
Да. Тот, кто напал на него, кем бы он ни был.
–
Врач его осматривал?
–
О да. Врач, обслуживающий посольство. Доктор Гомба. Хороший человек. Прошел
подготовку в госпитале Святого Луки.
–
Он что-нибудь сказал о причинах перелома?
–
Удар, нанесенный скорее всего ребром ладони, поскольку никаких признаков
применения оружия не обнаружилось. Это, собственно, не перелом – трещина.
–
А что говорит об этом сам “млинзи”?
–
Он слегка расширил свое, довольно скудное, описание вчерашних событий. Говорит,
что кто-то ударил его по основанию шеи и вырвал из рук копье. Кто это был, он
не имеет понятия. Я должен извиниться, – учтиво прибавил Громобой, – за то, что
явился к вам, не договорившись заранее. Срок моего пребывания в Лондоне сократился,
а я уверен, что никто, кроме твоей жены, не сможет написать моего портрета, и
мне не терпится его получить. Поэтому я, как мы выражались в “Давидсоне”,
плюнул на китайские церемонии, взял да и приехал.
Трой
уже держала кисть не в зубах, а в руке.
–
Если хочешь, останься, милый, – сказала она мужу, награждая его одной из редких
своих улыбок, все еще пронимавших его до самого сердца.
–
Если не помешаю, – откликнулся он, стараясь, чтобы в голосе его не прозвучала
ирония. Трой покачала головой.
–
Нет-нет-нет, – любезно промолвил Громобой. – Ничего, кроме удовольствия, нам
твое общество не доставит. Не считая того, – прибавил он с раскатистым смехом,
– что я не смогу тебе отвечать. Я прав, маэстро? – спросил он у Трой, которая
ему не ответила. – Не знаю женского рода для слова “маэстро”, – пожаловался он.
– Нельзя же сказать “маэстра” или “маэстрица”. Это было бы дурным вкусом.
Трой
издала какой-то шелестящий звук.
Аллейн
уселся в видавшее виды кресло.
–
Раз уж я здесь и пока я не стал помехой вашей работе... – начал он.
–
Мне, – перебил его Громобой, – ничто не может помешать.
–
И отлично. Я вот подумал, не сможет ли Ваше превосходительство рассказать мне
что-нибудь о двух людях из числа вчерашних гостей?
–
Наше превосходительство может попробовать. Он такой смешной, – как бы в скобках
заметил Громобой, обращаясь к Трой, – с этими его “превосходительствами”.
И
опять к Аллейну:
–
Я уже рассказал твоей жене о “Давидсоне”.
–
Я имею в виду брата и сестру Санскритов.
Громобой
по-прежнему улыбался, но губы его сомкнулись.
–
Я бы немного изменил позу, – сказал он.
–
Нет, – откликнулась Трой, – не двигайтесь.
Ее
рука уже летала над холстом.
–
Санскриты, – повторил Аллейн. – Оба очень толстые.
–
А! Да. Я знаю эту пару.
–
У них есть связи с Нгомбваной?
–
Коммерческие. Да. Они были импортерами галантерейных товаров.
–
Были?
–
Были, – без малейшего смущения ответил Громобой. – Теперь все распродали.
–
Ты знал их лично?
–
Мне их представляли.
–
Они с охотой покинули страну?
–
Полагаю, что нет, раз они теперь возвращаются.
–
Что?
–
По-моему, они собираются вернуться. Какие-то изменения в их планах. И сколько я
понял, вернуться они хотят немедленно. Вообще они мало что значат.
–
Громобой, – сказал Аллейн, – были у них какие-нибудь основания затаить против
тебя злобу.
–
Совершенно никаких. А что?
–
Простая проверка. В конце концов, кто-то ведь пытался убить тебя на приеме.
–
Что ж, ты не оставил для этого ни малейшей возможности. Как бы там ни было, они
скорее должны испытывать ко мне благодарность.
–
За что?
–
Они же возвращаются назад при моем режиме. Прежнее правительство обошлось с
ними довольно круто.
–
Когда было принято решение? О возможности для них снова обосноваться в
Нгомбване.
–
Дай подумать... я бы сказал, около месяца назад. Может быть, несколько раньше.
–
Но когда я навещал тебя три недели назад, я своими глазами видел Санскрита на
ступенях его магазина. И там как раз закрашивали его имя.
–
Вот тут ты ошибся, дорогой Рори. Скорее, я думаю, его подкрашивали заново.
–
Понятно, – сказал Аллейн и, промолчав несколько секунд, спросил: – Они тебе
нравятся? Санскриты.
