– Весной
это случается, – сказал мистер Шеридан.
Он
немного шепелявил.
– Да,
говорят, – не то чтобы резко, но решительно сказал мистер Уипплстоун и чуть
шагнул вперед, намереваясь уйти.
– Ну и
как вам, понравилось? – небрежно поинтересовался мистер Шеридан.
– О,
очаровательно, очаровательно, – ответил мистер Уипплстоун, легкостью тона давая
понять, что тема исчерпана.
– И
хорошо. Я рад. С добрым утром, Чабб, можно вас на пару слов? – сказал мистер
Шеридан.
–
Конечно, сэр, – ответил Чабб.
И мистер
Уипплстоун обратился в бегство. Юноша дошел с ним до угла. Здесь мистер
Уипплстоун собирался его отпустить, и направиться к Баронсгейт. Он обернулся,
чтобы поблагодарить попутчика, и снова увидел дом с его гирляндами и нелепым
садиком, теперь весь залитый солнцем. Ни слова не сказав, мистер Уипплстоун
резко свернул налево и оказался у Эйбла, Вертью и Сыновей, на три ярда опередив
попутчика. Он вошел в контору и положил на стол пухлой дамы свою визитную карточку.
– Я
желал бы иметь право первого выбора, – сказал он.
С этого
мгновения все дальнейшее было предрешено. Нет, он вовсе не потерял головы. Он
самым разумным образом навел справки, выяснил как обстоят дела с арендой,
канализацией и возможной необходимостью ремонта. Он проконсультировался со
своим поверенным, с управляющим своего банка и со своим адвокатом. Трудно
сказать, обратил ли бы он хоть какое-то внимание на их возражения, буде таковые
имелись бы, однако возражений ни у кого не нашлось и уже через две недели
мистер Уипплстоун к собственному нестихающему изумлению перебрался в новое жилище.
Своей
жившей в Девоншире замужней сестре он написал следующее: “– ты, может быть,
удивишься, услышав о перемене в моей жизни. Не ожидай от этого места чего-либо
эффектного, это тихая заводь, полная стариковских причуд, как, собственно, и я
сам. Ничего волнующего, никаких “хэппенингов”, насилия, отвратительных демонстраций.
Меня это устраивает. В моем возрасте предпочитаешь скупую на события жизнь, и
именно такой жизнью, – этой фразой он закончил письмо, – я и предполагаю наслаждаться
в доме № 1 по Каприкорн-Уок”.
Пророком
мистер Уипплстоун оказался никудышным.
III
– Все
это чрезвычайно мило, – говорил суперинтендант Аллейн. – Но чем, собственно,
намерена заниматься Специальная служба? Сидеть на растолстевших задах,
размахивая нгомбванскими флагами?
– Что
именно он сказал? – спросил мистер Фокс. Речь шла об их начальнике, заместителе
комиссара полиции.
– Будто
вы сами не знаете! – откликнулся Аллейн. – Его речей чарующих разумность – лишь
шелуха парящих в горних дум.
– А что
такое “горние”, мистер Аллейн?
–
Понятия не имею. Это цитата. Только не спрашивайте откуда.
– Да я
просто так, поинтересовался, – смиренно сказал Фокс.
– Я даже
не знаю, как это слово пишется – горестно сказал Аллейн. – И что оно означает,
уж если на то пошло.
– Может
оно как-то с горем связано?
– Тогда
какой смысл во всей этой фразе? Никакого. Нет, тут речь скорее о горнах, хотя в
них либо дудят, либо плавятся. Ну вот, теперь еще и вы меня расстроили, братец
Фокс.
– Так
может вернемся к комиссару?
– Хочешь
не хочешь, а придется. Вся эта каша заварилась из-за предстоящего визита.
–
Президента Нгомбваны?
– Его
самого. Штука в том, братец Фокс, что я знаком с Президентом. И комиссару об
этом известно. В школьные годы мы с ним жили в одном пансионе, в “Давидсоне”. И
целый год просидели на одних и тех же занятиях. Милый был паренек. Не всем он
пришелся по вкусу, но мне понравился. Так что мы с ним были не разлей вода.
–
Представляю себе, – сказал Фокс. – И комиссару, значит, хочется, чтобы вы
тряхнули стариной.
– А я
вам о чем толкую? Его вдруг осенило, что нам стоит встретиться – вроде бы и
случайно, но при этом официально. Комиссару угодно, чтобы я втолковал Президенту,
что если он не согласится на любую процедуру, которую сочтет уместной Специальная
служба, его могут легко прикончить, во всяком случае это породит ужасное
беспокойство, смятение и тревогу на всех уровнях, от Королевы и ниже. Причем изложить
все это я должен, с вашего позволения, тактично. Они боятся, что Президент
обидится и станет публично выражать недовольство. Он, видите ли, чувствителен,
словно актиния.
– Так
он, значит, против обычных предосторожностей?
– Он
всегда был упрям, как осел. В колледже говорили, что если тебе требуется, чтобы
старина Громобой сделал что-то, попроси его ни в коем случае этого не делать. К
тому же он принадлежит к разряду пренеприятных людей, которые решительно ничего
не боятся. И чертовски заносчив к тому же. Разумеется, он против. Он не желает,
чтобы его защищали. Он желает изображать Гарун-аль-Рашида и слоняться по Лондону,
оставаясь таким же неприметным, как угольный ящик в раю.
– Да, –
рассудительно сказал мистер Фокс, – позиция не очень умная. Этот джентльмен –
мишень номер один для любого охотника до покушений.
– Зануда
он, вот он кто. Конечно, вы правы. Каждый раз как он проталкивает очередной
кусок своего промышленного законодательства, он обращается в мишень для
какого-нибудь экстремиста. Черт подери, братец Фокс, да всего несколько дней
назад, когда он надумал отправиться на Мартинику с широко разрекламированным
визитом, какой-то прохвост выпалил в него в упор. Промазал и сам застрелился.
Арестовывать было некого. А Громобой радостно покатил дальше, стоя на сиденьи
автомобиль, выставив напоказ свои шесть футов и пять дюймов, сверкая глазами и
зубами, так что его эскорту каждый дюйм дороги показался милей.
–
Похоже, он малый что надо.
– Тут я
с вами спорить не стану.
– Совсем
я запутался с этими зарождающимися нациями, – признался Фокс.
– Не вы
один.
– Я
хотел сказать – вот эта Нгомбвана. Что она собой представляет? Вроде бы
независимая республика, но при этом как бы член Британского содружества, однако
если так, то почему она держит в Лондоне посла, а не полномочного
представителя?
– Вот
именно, почему? Главным образом благодаря маневрам моего закадычного друга,
старины Громобоя. Они все еще состоят в Содружестве. Более или менее. То есть с
одной стороны состоят, а с другой вроде бы и нет. Все формальности соблюдены,
но при этом у них полная независимость. Все пышки и ни единой шишки. Потому-то
он и настоял, чтобы его представитель в Лондоне именовался послом и жил в таких
апартаментах, что и великой державе было бы незазорно. Это исключительно его
заслуга, старины Громобоя.
– А что
думают о визите его люди? Здешние, из посольства. Посол и все прочие.
