–
Перепуганы до смерти, но при это твердят, что с Президентом не поспоришь, – с
таким же успехом можно уговаривать ветер, чтоб он не дул. Он вбил себе в голову
– еще в те времена, когда учился здесь и потом практиковал в Лондоне в качестве
барристера, – что раз Великобритания не имеет, сравнительно с прочими странами,
серьезной истории политических покушений, значит и в будущем их опасаться не приходится.
И, должен сказать, идея эта на свой безумный манер довольно трогательна.
– С
другой стороны, он все равно не сможет помешать Специальной службе делать свое
дело. Во всяком случае вне посольства.
– Он
может причинить им массу неудобств.
– Ну так
какова процедура, мистер Аллейн? Вы дожидаетесь его прибытия и падаете ему в
ножки прямо в аэропорту?
–
Ничуть. Я вылетаю в его распроклятую республику завтра на рассвете, а вы тут в
одиночку разгребаете дело Дагенхэма.
– Ну,
спасибо. Привалило-таки счастье, – сказал Фокс.
– Так
что я, пожалуй, пойду укладываться.
– Не
забудьте взять старый школьный галстук.
– До
ответа на эту глупую шутку я не снизойду, – сказал Аллейн.
Уже у
двери он остановился.
– Забыл
спросить, – сказал он. – Вам не приходилось встречаться с человеком по имени
Сэм Уипплстоун? Из МИД’а.
– Я в
этих кругах не вращаюсь. А что?
– Он
считался своего рода экспертом по Нгомбване. Кажется, недавно ушел на покой.
Милый такой человек. Когда вернусь, надо будет пригласить его пообедать.
– Вы
думаете, он мог сохранить какое-то влияние?
– Вряд
ли можно ожидать, что он бухнется перед Громобоем на колени и станет умолять
его, чтобы тот пошевелил немного мозгами, если хочет их сохранить. И все же
кое-какие смутные надежды у меня есть. До скорого, братец Фокс.
Сорок
восемь часов спустя облаченный в тропический костюм Аллейн вышел из
президентского “роллс-ройса”, встретившего его в главном аэропорту Нгомбваны.
Изнемогая от жары, он поднялся по грандиозной лестнице, вдоль которой спиной к
нему замер строй руританских гвардейцев, и оказался в созданной кондиционерами
прохладе Президентского дворца.
Взаимодействие
на высшем уровне принесло плоды в виде полновесного и мгновенного приема,
какого удостаиваются только “особо важные персоны”.
– Мистер
Аллейн? – произнес молодой нгомбванец, украшенный золотыми кистями и
аксельбантами адъютанта. – Президент так рад вашему приезду. Он примет вас
сразу. Хорошо долетели?
Аллейн
последовал за небесно-синим мундиром по роскошному коридору, из которого
открывался вид на экзотический парк.
–
Скажите, – спросил он дорогой, – каким титулом полагается пользоваться, обращаясь
к Президенту?
– “Ваше
превосходительство”, – обернувшись, ответил адъютант, – господин Президент
предпочитает эту форму обращения.
–
Благодарю вас, – сказал Аллейн и вошел за своим поводырем во внушительных
размеров приемную. Весьма представительный, широко улыбающийся секретарь сказал
что-то по-нгомбвански. Адъютант перевел:
– С
вашего разрешения мы пройдем прямо к нему.
Двое
стражей в щегольских мундирах распахнули двойные двери, и Аллейна ввели в
необъятный зал, в дальнем конце которого сидел за громадным столом его старый
школьный приятель, Бартоломью Опала.
–
Суперинтендант Аллейн, Ваше превосходительство, господин Президент, сэр, –
торжественно провозгласил адъютант и удалился.
Его
гигантское превосходительство уже не сидело, но приближалось к Аллейну легкой
поступью профессионального боксера. Колоссальный голос взревел:
– Рори
Аллейн, клянусь всем святым!
Ладонь
Аллейна потонула в ладони Президента, а спина получила несколько увесистых
хлопков. Стоять навытяжку и кланяться, сгибая только шею, что по представлениям
Аллейна отвечало этикету, оказалось делом затруднительным.
–
Господин Президент... – начал он.
– Что?
Глупости, глупости! Фигня, дорогой мой (как мы выражались в “Давидсоне”).
“Давидсоном”
назывался пансион при прославленной школе, в которой оба они учились. Громобой
был слишком консервативен, чтобы заботиться о словах. Аллейн увидел, что он-то
как раз надел старый школьный галстук. Больше того, на стене за его спиной
висела в раме большая фотография “Давидсона” с группой мальчиков, в заднем ряду
которой виднелись и они с Громобоем.
–
Давай-ка присядем, – басил Громобой. – Куда бы нам? Да вот сюда! Садись,
садись! Как я тебе рад!
Волосы
его, похожие на циновку из стальной проволоки, уже начали седеть и напоминали
теперь дамскую шляпку без полей. Огромное тело основательно раздалось, белки
глаз чуть налились кровью, но Аллейн, словно в двойной экспозиции, видел сквозь
эту фигуру выточенного из черного дерева юношу, который сидит у камина, держа в
руке бутерброд с анчоусом, и говорит: “Ты мой друг: до сих пор у меня здесь
друзей не было”.
– Как
хорошо ты выглядишь, – говорил Президент. – И как мало переменился! Куришь?
Нет? Сигару? Трубку? Да? Ну так кури. Ты, разумеется, завтракаешь с нами. Тебе
уже сказали?
– Я
ошеломлен, – сказал Аллейн, когда ему наконец удалось вставить слово. – Еще
минута и я забуду все протокольные тонкости.
– Забудь
о них прямо сейчас. Тут же нет никого. К чему они?
– Мой
дорогой...
–
“Громобой”. Ну-ка, выговори это слово. Я его уже сто лет не слышал.
– Боюсь,
я едва не произнес его, когда вошел. Мой дорогой Громобой.
Президент
просиял неожиданно щедрой улыбкой, производившей точь в точь такое же
впечатление, как прежде.
– Вот и
ладно, – негромко сказал он и после довольно долгой паузы добавил: – Видимо,
мне следует спросить, что стоит за твоим визитом. Ваши официальные лица, как ты
знаешь, не очень многословны. Они сообщили только, что ты приезжаешь и был бы
не прочь меня повидать. Я, разумеется, страшно обрадовался.
“Да,
задали мне задачу, – подумал Аллейн. – Одно неверное слово и я не только
провалю мою миссию, но, похоже, загублю старинную дружбу и даже посею семена
политически опасного недоверия”. И он сказал:
– Я
приехал, чтобы кое о чем тебя попросить и сожалею, что приходится досаждать
тебе этим. Не стану притворяться, будто мое начальство не знает о нашей старой
дружбе, – которую я очень ценю. Разумеется, знает. Однако я согласился на
поездку потому, что считаю эту просьбу разумной и тревожусь о твоей безопасности.
Какой-либо
реакции ему пришлось дожидаться в течение довольно долгого времени. Казалось,
упал некий занавес. Впервые с момента их встречи Аллейн, глядя на эту немного
отвисшую челюсть, на мешки под лишенными блеска глазами, подумал: “Я
разговариваю с негром”.
