Аллейн
взял миссис Кокбурн-Монфор за руку. Волосы ее торчали в разные стороны, глаза
косили. Трудно было сказать, чем от нее пахнет сильнее – джином или духами.
Аллейн
развернул ее спиной к нише и лицом к мужу. Он чувствовал, как ее покачивает.
–
Хьюги! – произнесла она. – Ты ведь не сделал этого? Скажи, что не сделал! Хьюги!
Она
пыталась высвободиться из рук Аллейна и подойти к мужу поближе.
–
Я не могла больше вынести, Хьюги, – закричала она. – Одна, после того, что ты
сказал. Куда ты пойдешь и что сделаешь. Я не могла не прийти. Мне нужно было узнать.
И
точно так же, как незадолго до того Чабб обрушился на жену, Полковник обрушился
на свою.
–
Придержи язык! – взревел он. – Ты пьяна!
Она
забилась в руках Аллейна и, борясь с ним, развернулась лицом к нише.
И
завизжала. И вместе с визгом из нее потоком полились признания, настолько
убийственные, что Полковник сделал яростную попытку наброситься на нее, так что
Фокс, Томпсон и Бейли еле-еле его удержали. Тогда ее обуял ужас, она принялась
умолять Аллейна не подпускать к ней мужа и в конце концов рухнула в обморок.
Поскольку
положить миссис Кокбурн-Монфор здесь было некуда, ее полуволоком отвели наверх
к миссис Чабб и оставили – безостановочно лепечущей о том, как плохо он с ней
обращался, и как она поняла, когда он в слепом гневе выскочил из дому, что он
сделает то, что грозился сделать. Все это записывал полицейский, оставленный в
комнате наверху.
Внизу
же Аллейн, не имевший ордера на арест, попросил полковника Кокбурн-Монфора
проехать с ним в Скотланд-Ярд, где ему будет официально предъявлено обвинение в
убийстве Санскритов.
–
И должен предупредить вас, что каждое ваше...
Глава десятая
Эпилог
–
Как только мы обнаружили тела, – рассказывал Аллейн, – стало ясно, что это дело
рук Кокбурн-Монфора. Гончарня находилась под неусыпным наблюдением с той
минуты, как Санскрит вернулся от квартирных агентов. Единственный пробел образовался,
когда людей Гибсона отозвали по тревоге. Одновременно автомобильная пробка
отрезала сержанта Джекса от двери, у которой торчал Монфор, так что по меньшей
мере пять минут, если не дольше, фасад дома оставался полностью заслоненным грузовиком.
За это время Монфора, уже начинавшего громко скандалить, кто-то из Санскритов
впустил в дом, видимо, желая заткнуть ему рот.
Они
очень спешили. Им еще нужно было добраться до аэропорта. Они намеревались
улизнуть в ближайшие четверть часа, поэтому брат укладывал свиней, а сестра
писала письмо агентам. Поэтому они оставили пьяного Полковника, который,
увидев, чем они занимаются, на миг врос в пол, и вернулись к своим занятиям.
Санскрит укладывал в ящик предпоследнюю свинью, сестра снова уселась за письмо.
А Монфор, подойдя поближе, оказался между ними, взял со скамьи последнюю свинью
и в приступе пьяной ярости ударил ею налево и направо. Ужас содеянного отчасти
протрезвил Монфора. Перчатки у него были в крови. Он швырнул их в печь, вышел
наружу и снова привалился к двери, то ли умышленно, то ли невольно. Фургон все
еще загораживал его, а когда он отъехал, оказалось, что полковник как стоял,
так и стоит на крыльце.
–
А кто сообщил о бомбе? – спросила Трой.
–
Полагаю, кто-то из Санскритов. Чтобы отвлечь команду Гибсона, пока они будут
улепетывать в Нгомбвану. Исход покушения поверг их в панику, а мысль о
Ку-Клус-Карпе в еще пущую. Они должны были понять, что их раскусили.
–
Похоже, – сухо заметил мистер Уипплстоун, – что они не переоценили своих
друзей.
–
Что похоже, то похоже.
–
Рори, насколько пьян был этот несчастный? – спросила Трой.
–
Можно ли сказать что-нибудь о степени опьянения законченного алкоголика?
Что-то, наверное, можно. Если верить его жене, а у нас нет причин ей не верить,
пьян он был мертвецки и, покидая дом, грозился всех поубивать.
–
Но вы все-таки считаете, что убийство было полностью непреднамеренным? –
спросил мистер Уипплстоун.
–
Да. Когда он начал трезвонить у дверей, у него не было сколько-нибудь связного
плана. Одна лишь слепая пьяная злоба и желание добраться до Санскритов. Потом
ему подвернулась та свинья, оказавшаяся в прискорбной близости от двух голов.
Трах-бах, и он снова очутился на улице. С автомобильной пробкой ему попросту повезло,
как нередко везет пьяным. Не думаю, что он вообще эту пробку заметил, не будь
ее, он повел бы себя точно так же.
–
Однако у него хватило сообразительности бросить перчатки в печь, – указал
мистер Уипплстоун.
–
Это единственное, что всерьез свидетельствует против него. Я бы не решился
строить догадки относительно того, насколько его протрезвило осознание
совершенного. Или насколько он преувеличивал свое состояние, когда разговаривал
с нами. У него взяли кровь на анализ и уровень алкоголя в ней оказался астрономическим.
–
Он, разумеется, будет утверждать, что действовал под влиянием выпитого, –
сказал мистер Уипплстоун.
–
Можете не сомневаться. И готов поспорить, это ему поможет.
–
А что будет с моим бедным дурачком Чаббом?
–
При обычном ходе дела, Сэм, ему предъявили бы обвинение в сговоре. Если до
этого дойдет, то его прошлое – несчастье с дочерью – и давление, которое
оказывали на него эти люди, несомненно, будут истолкованы как смягчающие
обстоятельства. При наличии первоклассного адвоката...
–
Об адвокате я позабочусь. Как и о залоге. Я уже сказал ему это.
–
Вообще-то я не уверен, что против него будут выдвинуты серьезные обвинения.
Если не считать ключицы “млинзи”, серьезного ущерба от Чабба никто не претерпел.
Мы предпочли бы получить от него исчерпывающие показания о заговоре в обмен на
освобождение от судебного преследования.
Мистер
Уипплстоун и Трой обменялись смущенными взглядами.
–
Да, я все понимаю, – сказал Аллейн. – Однако задумайтесь на миг о Гомеце. Он
единственный, не считая Монфора, организатор заговора, и если есть на свете человек,
заслуживший все, что его ожидает, так это он. Для начала мы задержали его за
подделку паспорта, обыскали его контору в Сити, якобы занимавшуюся импортом кофе
и обнаружили свидетельства совершения кое-каких весьма сомнительных сделок с
необработанными алмазами. А в прошлом у него еще числится отсидка в Нгомбване
за преступление, которое иначе как омерзительным не назовешь.
–
А что по части посольства? – спросила Трой.
–
Хороший вопрос! Все происшедшее в этой опере-буфф, является, как мы неустанно
себе повторяем, их внутренним делом, хотя и образует косвенный мотив в деле
Монфора. Что до другого спектакля, – убийства посла, совершенного “млинзи”, –
то эта история на совести Громобоя и пусть мой старинный друг сам с ней
договаривается.
