–
Я слышал, он завтра улетает.
–
Да. В два-тридцать. Вслед за тем, как он в последний раз попозирует Трой.
–
Ну знаете! – воскликнул мистер Уипплстоун, с вежливым благоговением покосившись
на Трой. Трой прыснула.
–
Не смотрите на меня с таким ужасом, – сказала она и к изумлению Аллейна,
мистера Уипплстоуна да и к собственному тоже чмокнула последнего в макушку. Увидев,
как порозовела кожа под его редкими, аккуратно причесанными волосами, она сказала:
– Не обращайте внимания. Это мой портрет меня так раззадорил.
–
Зачем же все портить! – с неслыханным молодечеством выпалил мистер Уипплстоун.
– Я уж было отнес это на собственный счет.
II
–
По всем канонам, если они существуют, – говорила Трой в половине двенадцатого
следующего утра, – портрет не закончен. Но даже если бы вы отсидели еще один
сеанс, не думаю, что я смогла бы с ним что-нибудь сделать.
Рядом
с ней стоял, глядя на портрет, Громобой. Во все время позирования он не выказал
застенчивости, обычной для натурщика, не желающего произносить банальности, и
во все время ни единой не произнес.
–
В том, что вы сделали, – сказал он, – присутствует нечто явственно африканское.
– У нас пока нет выдающихся портретистов, но если бы они были, я думаю, они
вряд ли смогли бы вас превзойти. Мне приходится постоянно напоминать себе, что
автор этого портрета не принадлежит к числу моих соотечественников.
–
Вряд ли вы смогли бы сказать мне что-нибудь более лестное, – призналась Трой.
–
Правда? Я рад. К сожалению, мне пора: нам с Рори нужно кое-что обсудить да и
переодеться мне не мешает. До свидания, моя дорогая миссис Рори, и огромное вам
спасибо.
–
До свидания, мой дорогой президент Громобой, – откликнулась она. – И спасибо
вам.
Она
подала ему перепачканную краской руку и проводила его в дом, где ждал Аллейн.
На сей раз Громобой явился без “млинзи”, который, как он сказал, занят в посольстве
последними приготовлениями к отлету.
Они
с Аллейном выпили на прощание по рюмочке.
–
Визит получился несколько необычный, – заметил Громобой.
–
Да, не совсем, – согласился Аллейн.
–
Что касается тебя, дорогой мой Рори, ты проявил завидное умение обходить острые
углы.
–
Старался как мог. Не без помощи, если это правильное выражение, дипломатической
неприкосновенности.
Громобой
робко улыбнулся ему. Редкостный случай, подумал Аллейн. Обычно он либо
разражается хохотом, сияя, словно маяк в ночи, либо хранит важное молчание.
–
Итак, – сказал Громобой, – этих неприятных людей убил полковник Кокбурн-Монфор.
–
Весьма на то похоже.
–
Очень неприятные были люди, – задумчиво сказал Громобой. – Противно было
прибегать к их услугам, однако – нужда заставила. Тебе в твоей работе наверняка
приходится попадать в подобные ситуации.
Поскольку
сказанное было чистой правдой, Аллейн не нашел, что ответить.
–
Необходимость позволить им вновь обосноваться в Нгомбване вызывала у нас
глубокое сожаление.
–
Что ж, – сухо сказал Аллейн, – теперь сожалениям пришел конец.
–
Вот именно! – радостно воскликнул Громобой. – Как гласит пословица, нет худа
без добра. От Санскритов мы избавлены. Это приятно!
Аллейн,
не находя слов, молча взглянул на него.
–
Я что-нибудь не так сказал, старина? – спросил Громобой.
Аллейн
покачал головой.
–
А, я кажется понял. На горизонте опять замаячила пресловутая пропасть.
–
И мы опять можем разойтись, назначив новую встречу где-нибудь в другом месте.
–
Вот почему ты так и не задал мне некоторых вопросов. Например, до какой степени
я был осведомлен о контр-заговоре против моего предателя-посла. Или о том, имел
ли я сам дело с одиозными Санскритами, сослужившими нам столь добрую службу.
Или о том, не сам ли я придумал, как заставить бедного Гибсона заблудиться в
трех соснах нашего парка.
–
Если бы только Гибсона.
На
большом черном лице Громобоя обозначилось выражение крайнего огорчения. Он
стиснул плечи Аллейна и крупные, налитые кровью глаза его наполнились слезами.
–
Постарайся понять, – сказал он. – Мы свершили правосудие в соответствии с
нашими нуждами, с нашими древними традициями, с нашими глубинными убеждениями.
Со временем мы изменимся и постепенно эти черты отомрут в нас. Пока же, драгоценный
мой друг, думай о нас... обо мне, если угодно, как...
Он
поколебался и, улыбнувшись, закончил с новой ноткой в раскатистом голосе:
–
...как о незаконченном портрете.
Кода
Очень
теплым утром в самом разгаре лета Люси Локетт в красивом ошейнике, который,
похоже, и самой ей чрезвычайно нравился, сидела на ступеньках крыльца дома
номер один по Каприкорн-Уок, оглядывая окрестности и прислушиваясь к тому, что
творилось в подвальной квартирке.
Мистер
Уипплстоун нашел подходящего съемщика, и Чаббы готовили квартирку к его
вселению. Внизу гудел пылесос, раздавались какие-то неравномерные удары. Из открытых
окон доносились голоса Чаббов.
Сам
мистер Уипплстоун ушел в “Неаполь”, чтобы купить камамбера, и Люси, никогда на
Мьюс не ходившая, ожидала его возвращения.
Пылесос
замолк. Чаббы обменивались мирными замечаниями, и Люси, движимая приливом
вошедшего в пословицу любопытства, присущего ее породе и полу, аккуратно
спрыгнула в садик, а из него – в подвальное окно.
Имущество
последнего обитателя этой квартиры уже вывезли, однако кое-какой сор в ней еще
оставался. Люси для начала сделала вид, будто охотится на смятую газетную
страницу, а после принялась копаться по разным укромным углам. Чаббы не
обращали на нее внимания.
Когда
мистер Уипплстоун возвратился домой, кошка сидела на верхней ступеньке крыльца,
прикрывая что-то передними лапами. Она оглядела хозяина и коротко произнесла
нечто одобрительное.
–
Ну-ка, что у тебя там такое? – спросил хозяин. Он вставил в глазницу монокль и
нагнулся, вглядываясь.
Это
была маленькая глиняная рыбка.
