Они
катили по городу, сопровождаемые двумя сверхъестественно проворными, пышно
экипированными мотоциклистами. “Бритоголовые, хулиганье на мотоциклах,
патрульные полицейские, вооруженный эскорт, что сообщает им всем, – размышлял
Аллейн, – всякий раз как они газуют и с ревом срываются с места, выражение угрожающей
вульгарности?”
Машина
неслась по заполненным людьми, безжалостно сверкающим улицам. У Аллейна
отыскалось по нескольку добрых слов для каждого из огромных белых кошмаров –
Дворца Культуры, Дворца Правосудия, Дворца Городской Администрации. Адъютант с
полнейшим удовлетворением слушал его учтивые речи.
– Да, –
соглашался он. – Все очень хорошие. Все новые. Построены при Президенте. Очень
замечательно.
Машин на
улицах было много, замечалось, впрочем, что поток их расступается перед
эскортом, будто Красное море перед Моисеем. На седоков президентского автомобиля
глазели, но издали. Один раз, когда они резко свернули направо и на миг
притормозили, задержанные встречной машиной, их шофер, не повернув головы, сказал
водителю этой машины что-то такое, отчего тот пошел испуганными морщинами.
Когда
глазам Аллейна, женатого на художнице, представала какая-либо сцена, все равно
какая, он видел ее словно бы двойным зрением. Будучи полицейским, прошедшим
суровую выучку, он машинально выискивал в ней отличительные черты. Будучи
человеком, проникшимся всеми тонкостями той манеры видеть окружающее, которая
была присуща его жене, он искал созвучные элементы. Сейчас, погрузившись в
толчею округлых черных голов, которые танцевали, перемещались, скапливались и
расходились среди неумолимого зноя, он видел эту сцену такой, какой могла бы
написать ее жена. Среди множества зданий постарше он выделил одно, которое как
раз начали красить заново. Сквозь краску проступал призрак прежней надписи
“ИМПО ТНАЯ О ГОВЛЯ САНС РИТА”. Он увидел красочную группу людей, движущихся вверх
и вниз по ступеням здания, и подумал о том, как Трой, упростив их движение,
переставив их и убрав ненужное, могла бы придать им ритмический смысл. Она бы
нашла в их толпе фокальную точку, думал он, какую-нибудь фигуру, которая
подчинила бы себе все остальные, фигуру первостепенной важности.
И в тот
самый миг, как эта мысль пришла ему в голову, перестановка совершилась сама
собой. Фигуры людей перетасовались, словно кусочки стекла в калейдоскопе, и
выделили фокальную точку человека, не заметить которого было нельзя, ибо то
был неподвижно застывший, гротескно толстый мужчина с длинными светлыми волосами,
облаченный в белый костюм. Белокожий.
Мужчина
уставился на машину. До него было не меньше пятидесяти ярдов, но для Аллейна
они словно бы обратились в футы. Двое взглянули в глаза друг друга, и
полицейский сказал себе: “К этому типу следует присмотреться. Явный мерзавец.”
Калейдоскоп,
щелкнув, смешался. Стеклышки скользнули, рассыпались и вновь собрались воедино.
Поток людей, выливавшийся из здания, стекал по ступеням и расточался. Когда
между фигурами вновь образовался просвет, белого человека в нем больше не было.
IV
– Дело
тут вот какое, сэр, – торопливо говорил Чабб. – В номере один работы на целый
день все равно не хватает, и опять же нас здесь двое, вот мы и стали подрабатывать
работу по соседству, временно. К примеру, миссис Чабб спускается через день
вниз, к мистеру Шеридану, прибирается там, а я хожу к Полковнику, – тут на
площади живут полковник и миссис Кокбурн-Монфор, – каждую пятницу, на два часа,
а воскресными вечерами мы сидим с ребенком в номере семнадцатом по Уок. И
еще...
– Да, я
понял, – сказал мистер Уипплстоун, надеясь остановить словоизвержение Чабба.
– Чтобы
у нас тут какой недосмотр случился или неисправность, сэр, это ни в коем случае,
– вставила миссис Чабб. – На нас никто не жалуется, сэр, честное слово, никто.
Мы просто хотим с вами условиться.
– И
конечно, сэр, жалованье наше соответственно урезается. Мы ничего другого и не
ожидаем, сэр, как можно?
Они
стояли бок о бок с обеспокоенными круглыми лицами, тараща глаза и приоткрыв
рты. Мистер Уипплстоун выслушал их, храня на лице врожденное выражение
внимательной отрешенности, и в конце концов согласился на их предложение – что
шесть дней в неделю Чаббы будут с утра полностью находиться в его распоряжении,
включая завтрак, ленч и обед; что при условии поддержания дома в должном
порядке, они могут заниматься мистером Шериданом и кем им угодно по
собственному усмотрению; что по пятницам мистер Уипплстоун станет второй раз
завтракать и обедать в клубе или где-то еще, и что жалованье их, как выразился
Чабб, “соответственно урезается”.
–
Большинство здешних, сэр, – принялся объяснять Чабб, когда эта договоренность
была в основном достигнута и они перешли к обсуждению мелких деталей, – пользуются
кредитом в “Неаполе”. Возможно, и вы предпочтете иметь дело с ними.
– А
насчет мясника, – сказала миссис Чабб, – так тут есть...
И они
подробно рассказали ему об удобствах, с которыми сопряжена жизнь на
Каприкорнах.
Мистер
Уипплстоун сказал:
– Все
это звучит весьма привлекательно. Знаете, я, пожалуй, пойду прогуляюсь и заодно
огляжусь.
Так он и
сделал.
“Неаполем”
назывался один из четырех магазинчиков, стоявших на Каприкорн-Мьюс. В качестве
“магазина” он был сведен до абсолютного минимума: узкой полоски пола, на
которой покупатели стояли гуськом да и то не больше восьми человек зараз, если
они соглашались потесниться. Владела магазинчиком итальянская чета – смуглый,
всегда чем-то озабоченный муж и такая же смуглая, полная и веселая жена. В
помощниках у них состоял здоровенный, шутливый кокни.
Магазинчик
оказался очень мил. Владельцы сами солили бекон и ветчину. Мистер Пирелли
изготовлял по собственному рецепту паштет и замечательно вкусный террин. Сыры
тут были просто великолепные. Бутылки сухого “Орвьето” и других итальянских вин
теснились на верхних полках. Другие полки были уставлены разного рода
экзотическими деликатесами. Обитатели Каприкорнов частенько высказывались в том
смысле, что “Неаполь” это карманный “Фортнум”. Собак в магазин не допускали, но
снаружи у дверей были предусмотрительно вделаны в стену крючья для поводков, и
по утрам вдоль стены располагался целый собачий собор, состоявший из
представителей самых разных пород.
Мистер
Уипплстоун обогнул собак, вошел в магазин и купил многообещающего вида кусок
“камамбера”. В магазине присутствовал уже виденный им на улице багроволицый
мужчина с армейской выправкой, неизменно одетый в безупречный костюм и
перчатки; мистер Пирелли, обращаясь к нему, называл его “полковником”. (Монфор?
– подумал мистер Уипплстоун.) С ним была его супруга. Устрашающая дама, решил
привередливый мистер Уипплстоун, с физиономией беспутного клоуна и чересчур
расфуфыренная. На лицах обоих запечатлелось выражение старательной осмотрительности,
которое мистер Уипплстоун приписал опасному воздействию сокрушительного
похмелья. Дама, вытянувшись и замерев, стояла за спиной мужа, но когда мистер
Уипплстоун приблизился к прилавку, отшагнула в сторону и врезалась в него,
вонзив ему в ступню острый каблук.
