— Нет, я только думал, что был в нее влюблен. Но ее отец был достаточно мудр, чтобы увидеть, что ничего из этого не выйдет, поэтому и попросил нас подождать год-другой, пока мы не придем к взаимопониманию. — Уилтон повернулся на стуле, освобождая затекшее колено. — И он был прав. Прошло несколько месяцев, мы обменялись дюжиной писем и вскоре обнаружили, что писать становится все труднее и труднее. Думаю, что мы оба поняли, что происходит, но формального разрыва так никогда и не произошло. Письма становились короче, потом мы отдалились друг от друга. Мне все еще очень нравится Кэтрин, я ей восхищаюсь, и мне нравятся ее картины.
— А тогда она рисовала?
С кухни донесся грохот, кто-то уронил поднос, затем раздался резкий голос Редферна, отчитывающего кого-то.
— Странно, но никто, кажется, не обнаружил тогда, насколько она талантлива. Да, она говорила что-то о рисовании. Но вы знаете, как это было перед войной, большинство хорошо воспитанных девушек рисовали акварелью или занимались музыкой — это было само собой разумеющимся.
Ратлидж вспомнил уроки сестры и улыбнулся. Франс замечательно пела, но ее акварели были в основном небрежно раскрашенным сумбуром. Ни у одной, он был уверен, никогда не было настоящей рамки. Она училась усердно, искала натуру и давала грандиозные названия своим картинам, но ее учитель в конце концов заключил: «Мисс Ратлидж возмещает душой отсутствие таланта» — и, к всеобщему облегчению, с уроками было покончено.
Уилтон тем временем продолжал:
— И никто даже не задумался, когда Кэтрин сказала: «Я пишу портрет той пожилой женщины, которая доит наших коров, помните ее? У нее прекрасное лицо». — Он посмотрел на Ратлиджа. — А я меньше всех. Я не интересовался ничем, что не имело крыльев! Но эта картина позже получила приз в Лондоне. Когда я пришел на ее первую выставку, я был ошеломлен. Я думал: господи, откуда у Кэтрин такая мощь, такая глубина чувств? Как она смогла измениться за столь короткое время? Но она не изменилась — это всегда было в ней, просто я был слеп. Я считаю, что между увлечением и любовью — большая разница, если возвращаться к этому вопросу.
— А Линден? Не он ли причина изменений в ней? Увидел женщину в милой, невинной девушке, которую вы встретили перед войной?
Уилтон сжал губы:
— Я говорил вам. Спросите мисс Тэррант о ее личной жизни.
— Вы не одобряете этот роман?
— Я был во Франции, пытаясь выжить. Я не мог одобрять или не одобрять, я не знал. Узнал много позже. Фактически, это был Чарлз, который мне рассказал, когда привез меня в «Мальвы». Он считал, что я должен знать, прежде чем наткнусь на нее. Но Кэтрин никогда не говорила со мной о Линдене.
— Винила ли она полковника Харриса в том, что он не передал ее дело должным образом в надлежащую инстанцию? Или Леттис за то, что она не объяснила опекуну, насколько важно это для Кэтрин?
— Говорю вам, мне это неизвестно. Но уверен, что Чарлз сделал бы все, что мог, если бы знал. Хотя бы ради Леттис. Он ее обожал.
— Но он не знал?
— Не могу ответить. Могу сказать, что его штаб был завален письмами от людей, которые хотели получить сведения о своих сыновьях, мужьях, возлюбленных. Однажды он сказал, что чтение этих писем является для него самой тяжелой работой. Иногда их посылали не по адресу, теряли.
— Но, конечно, не письмо от его подопечной? Оно бы не было засунуто в мешок вместе с дюжинами остальных и забыто?
На этот раз Уилтон встал.
— Вы пытаетесь вытянуть из меня какие-то признания, Ратлидж. Я не знаю, что было не так с Линденом. Не думаю, что кто-то знает. Я уверен, что Чарлз сделал бы для этой пары все, что смог, он бы попытался помочь Кэтрин. О господи, он делал все, что мог, для всех в Аппер-Стритеме, так почему не для нее? О том, что делала военная служба, можно было только догадываться. Какой-нибудь неграмотный дурак, сидящий за заваленным бумагами столом в Уайтхолле, мог посчитать своим личным долгом предотвратить любые отношения между военнопленными и его согражданами, что бы ему полковник ни говорил. Аморально, согласен. Но это не имело особого значения; война была почти окончена, и, если бы Линден остался жив, он мог бы сам все сказать. Кто мог предположить, что он умрет от инфлюэнцы? Она все еще убивает людей, никто не может чувствовать себя в безопасности.
— Но, поскольку его забрали отсюда, он умер в одиночестве, и никто не сообщил Кэтрин. Она узнала все гораздо позже.
Уилтон резко засмеялся:
— На войне вы не можете переживать за тех парней, которых посылаете на смерть. Я командовал эскадрильей, я знаю весь этот ад. Человек разлетается на куски от взрыва в траншее, горит в огне, задыхается от газа, лежит, разлагаясь, в грязи. Вы делаете все, что можете, пишете письма о его храбрости, о том, сколько он сделал для своей страны, каким примером он был для своих товарищей, но вы даже не запоминаете его имя, тем более его лицо! У Линдена, как и у любого солдата, был шанс. По крайней мере, она узнала, что с ним стало и где он похоронен!
Ратлидж следил за выражением лица капитана, вспоминая, как Кэтрин Тэррант выглядела, когда говорила о поисках Линдена, и что сказала Салли Давенант о любви Уилтона к полетам, превратившейся в агонию жарких сражений, смерти и страха.
— Это слабое утешение для страдающей страстной женщины.
— Неужели? После всех убийств я вернулся домой героем. Живой и невредимый. Меня пригласили во дворец. Обращались как с королевской персоной. Но я был в госпитале в Дорсете и никогда не забуду, как туда привезли мужчину, которого нашли во Франции. Не знали, кто он, англичанин или немец, оболочка человека, голодающего и просящего подаяние на дороге, может, год, а может, и больше, получеловека-полузверя, хуже Хикема. Я смотрел на него и думал о том, как меня мучили кошмары, будто я сгораю в автокатастрофе, но оказывается, есть и худшие вещи! Более страшные, чем быть слепым или безруким-безногим, с обожженными легкими, со снесенным от выстрела лицом, со сгнившими кишками. Прийти домой живым и не знать, что все закончилось, — это самый страшный ад, какой я могу себе представить!
У Ратлиджа кровь застыла в жилах. Уилтон кивнул и вышел, не понимая, что наделал.
В темных глубинах сознания он услышал смех Хэмиша и залпом прикончил виски. Оно жаром разлилось по телу, слезы едва не выступили на глазах от удушья. Или это были просто слезы?
Он сам себе резко скомандовал. Только не это! Его переполняли эмоции, потом пришла тупая боль отчаяния. Думай, парень. Ради бога!
О чем они говорили? Нет, о ком? Кэтрин Тэррант.
Что делать с Кэтрин Тэррант, как найти к ней ключ? Отмахнувшись от Редферна — виски все еще обжигало горло, — он вышел из бара.
На этот вопрос должна была ответить другая женщина. Салли Давенант.
Глава 11
На следующее утро Ратлидж успел перед самым дознанием спросить у инспектора Форреста, не знает ли тот, кто выплачивает Мейверсу пособие. Форрест покачал головой:
