Заручившись согласием Сергея, бабуля начала рассказывать
гладко, без наводящих вопросов, видно, уже не раз верхнее житье-бытье
обсуждалось на лавочке.
— Значит, как в прошлом году Сталина мужа-то выжила,
уехал он, хотя чем ей не угодил, никто не понимает, уж такой был мужчина
хозяйственный. Ну что, квартира опустела, дочка Сталинина Карина с мужем и
сыном опять сюда вернулись, хотя Карина теперь здесь не прописана, ее к тетке
прописали, чтобы там квартира не пропала. Сталина довольная такая, говорит, все
мое добро будет, Федору, мужу то есть, ничего не отдам.
Суды у них начались, все тянется и тянется, никак к решению
не придут. А тут зять Игорь Сталине под горячую руку попался, один раз
повздорили, он не смолчал, второй раз, а потом Сталина принесла как-то домой
котенка, кошечку. А ведь они с сыном уйдут на работу, котенок везде ходит,
гадит, за ним убирать надо, а у Карины ребенок, нет ни сил, ни времени. Стала
Сталина кошку у себя в комнате запирать, та орет целый день голодная. А у зятя,
Игоря-то, аллергия на кошку началась, он чихает, кашляет, красный весь стал.
Просила Карина по-хорошему кошку отдать, а у Сталины один ответ: я, мол, у себя
дома, а если вам не нравится, то идите себе куда подальше, скатертью дорожка.
Это все я сама много раз слышала, у Сталины покойной голос громкий был.
Как-то однажды уехала Сталина с сыном, с Андрюшкой, на дачу,
приезжают — нету кошки. Каринка говорит: сбежала.
И там непонятно: то ли и вправду сбежала, то ли Игорь ее
выгнал, а только неделю кошки не было, а потом Сталина нашла ее где-то в
подвале всю раздерганную, голодную. И выгнала из дому дочку, зятя и внука, ушли
они к Игоревым родителям жить.
— Из-за кошки?
— Ну там много всего накопилось.
И стали они жить в четырехкомнатной с сыном вдвоем. Он все
маму слушался, хоть и они часто ссорились, характеры у них похожие. На дачу
вдвоем, на работу вдвоем, ни друзей у него, ни девушки не было.
А потом с месяц назад вдруг приводит он девчонку. Девчонка
эта из деревни, из-под Вологды откуда-то, приехала сюда в институт поступать в
медицинский. Конечно, никуда не поступила, кто же просто так возьмет девчонку
из деревни. В общем, провалилась она, а домой ехать стыдно. Хотела работать
устроиться санитаркой — без прописки не берут. Да сейчас ведь никуда не берут,
чтобы с общежитием, своим городским работать негде. В общем, где он, Андрюшка
то есть, ее подобрал, я уж не знаю, а только привел в дом и матери говорит:
пусть она живет.
В этаком случае любая мать заартачится, а не только наша
Сталина. Что у них там было — не описать. Сталина орет, девчонка эта, Наташка,
плачет, сын на своем стоит — видно, крепко его зацепило. Потом вдруг приезжает
Наташкина мать из деревни узнать, что тут с дочкой. Сталина ей такого
наговорила, что эта мамаша вещи Наташкины схватила, собирайся, кричит,
немедленно, уезжаем отсюда к чертовой матери! Та не хочет, любовь у них с
Андрюшкой. Тогда мать забрала вещи и паспорт Наташкин и уехала. А Наталья
осталась, теперь дома сидит, на улицу не в чем выйти.
— А я звонил, нет там никого.
— Да там она, куда денется, идем, мне откроет. Поговори
с ней, она девка хорошая, небалованная.
Они поднялись наверх, позвонили, и бабуля крикнула в
замочную скважину:
— Наталья, открывай, я это, Михална!
На пороге открывшейся двери стояла рослая зареванная девица
в ковбойке и в старых тренировочных штанах, пузырящихся на коленях.
— Вот, Наталья, милиционер пришел, ты его не бойся, все
расскажи.
Соседка ушла к себе. Наталья посмотрела на Сергея,
всхлипнула привычно. Потом кивком головы показала, куда пройти, а сама скрылась
в ванной. Когда она вернулась, Сергей даже удивился. Голубые глаза блестели на
чисто вымытом румяном лице, а через плечо была перекинута толстенная коса цвета
именно пшеничных колосьев, как в сказках пишут.
— Вот те на! Ты откуда же взялась такая?
— Из деревни, из-под Вологды.
— А что такой зачуханной ходишь, что, правда мать все
вещи забрала?
— Она рассердилась очень, Сталина Викентьевна про меня
наговорила, что я и такая, и сякая, и по-всякому нехорошими словами. Кому
понравится, когда дочку такими словами кроют? Тем более что все зазря, я не
такая.
— Верю, — улыбнулся Сергей.
— А что с Андрюшей мы на улице познакомились, так
всякое в жизни бывает, — солидно проговорила Наталья. — Я как узнала,
что в институт провалилась, сижу и плачу. Он подошел, думал — обокрали, а
потом… — Глаза ее опять предательски налились слезами.
— Не реви, — строго сказал Сергей, — давай
рассказывай по порядку про тот вечер, когда Сталину убили — где была, что
делала.
— Да где мне быть? Тут и была, дома сидела. Одежды-то
нету. Обещал Андрюша купить, так у них зарплату не платят.
— Так надо в другое место устраиваться, — не
выдержал Сергей, — раз женатым стал.
— Мать его не пускала, говорила, как же ты с высшим
образованием куда-то пойдешь! Как в прошлом веке она жила! Но, — Наталья
испуганно прикрыла рот ладошкой, — нехорошо про покойницу…
— Давай ближе к делу!
— Значит, накануне, как стала она на дачу собираться,
так зовет Андрюшу с собой, мол, там дела много. А он говорит, какие там дела,
урожай давно убран, остальное до весны подождет, что, мол, тебе неймется. А сам
так обрадовался, что она уедет, потому что отдохнуть можно.
— Что, мешала она вам, не давала одним побыть?
— Ой, не говорите! До двенадцати ночи в комнату нарочно
заходит, то ей одно надо, то другое, потом ругается, что мы шумим.
— Да, тяжелый случай…
— Поэтому, когда она уехала, Андрей с облегчением
вздохнул и говорит: завтра у нас выходной, позвонил на работу, что не придет, и
мы с ним целый день дома одни были. — Наталья покраснела.
— Ну-ну, — пробормотал Сергей.
— А теперь в милиции Андрюшу подозревают, —
мгновенно заревела Наталья, — потому что все соседи твердят, что ссорились
они из-за меня сильно. А что он целый день со мной был, так ваш один милиционер
говорит, что я, мол, не свидетельница, что я, чтобы парня своего выгородить,
что хочешь наврать могу.. — Слезы полились ручьем.
— Ох ты. Господи, иди опять умывайся!
* * *
Сергей взглянул на часы и решил, что успеет еще навестить
Владимира Николаевича Чердынцева, того самого обиженного математика, про
которого рассказывал ему нянечка тетя Поля. Поскольку у Чердынцева для убийства
директрисы Тамары Алексеевны был самый что ни на есть распрекрасный мотив —
месть, то и подозревали его в первую очередь и вызвали к следователю Громовой.
Но алиби Чердынцев предоставил железное: уезжал из города к больной матери на
четыре дня в Калинин. Представил он телеграмму от сестры, которая сообщала, что
у матери сердечный приступ, и даже билет на поезд, который, по счастливой
случайности, не успел выбросить. Следователь Громова билет подшила к делу, а
Чердынцева отпустила, и теперь Сергей решил зайти к нему просто поговорить.
