Римму Петровну такая реакция удивляла. Она не могла понять,
как нормальный, развитый, образованный человек может не восхищаться
изумительными пропорциями плоских и круглых червей, их поразительной
приспособляемостью и жизнестойкостью.
Кое-кто из сотрудников шепотом утверждал, что Римма читает
рукописи своих статей заспиртованному в банке восьмиметровому бычьему цепню, а
злые языки поговаривали, что она собирается посвятить ему свою монографию.
Только одного Римма Петровна не переносила: когда ее любимых
гельминтов называли вульгарным словом «глисты».
В этот вечер пятницы в Институте животноводства было весьма
оживленно. Тому имелись три причины. Во-первых, приподнятое настроение всегда
царило в учреждениях вечером в пятницу, это осталось еще с советских времен.
Во-вторых, что гораздо важнее, сегодня утром в институте выдали наконец
долгожданную зарплату за весь прошлый квартал. При такой радости каждый
сотрудник чувствовал себя именинником, а для прекрасного настроения имелась еще
и третья причина. Именно сегодня справлял свой юбилей старейший сотрудник
института, всеми любимый профессор Сергей Аполлинарьевич Земляникин, начальник
отдела полорогих. Сергею Аполлинарьевичу исполнялось семьдесят лет, но внешне
ему никто никогда не дал бы его возраста. Профессор был высокий мужчина с
крупной головой, сидящей на крепкой шее, — в отделе полорогих вообще
работали рослые полнокровные мужчины с красными лицами. Говорил профессор
густым басом, но при всей своей простецкой внешности был интеллигентнейшим и
деликатным человеком. Профессор был сегодня доволен всем: и что выдали
зарплату, и что так кстати подвернулся юбилей, и теперь он сможет пригласить к
себе всех старых друзей и соратников. Торжественная часть была утром, его
поздравляла дирекция и даже из Москвы прислали телеграмму. Телеграмм вообще
было много, но больше всего юбиляр обрадовался одной, присланной из опытного
хозяйства. В ней содержалось поздравление с семидесятилетием и сообщалось, что
гордость института, племенной бык Сергуня замечательной гернзейской породы,
повредивший незадолго до этого ногу, поправился, ест с аппетитом и приступил к
своим обязанностям. Словом, профессор Земляникин был бы сегодня на верху
блаженства, если бы не… Если бы не досадное препятствие в виде Риммы Точилло. Дело
заключалось в том, что Римму никак нельзя было приглашать на юбилей. Потому что
она будет весь вечер говорить о своей работе, то есть о глистах. И жена Сергея
Аполлинарьевича поставила ему вчера жесткое условие: или она, или Римма.
Когда-то давно Сергей Аполлинарьевич уже сделал однажды такую глупость — позвал
Римму, неудобно было отказать. Вечер был испорчен. Сотрудники маялись и
потихоньку убегали покурить на лестницу, жена и остальные родственники (не
биологи) боролись с подступающей тошнотой. Остановить Римму не было никакой
возможности. После ее ухода в семье был жуткий скандал. Жена Земляникина
утверждала, что увлечение работой тут абсолютно ни при чем, что Римма делает
все нарочно, исключительно по вредности характера, и что ей, жене, со стороны виднее.
В общем, сегодня Сергей Аполлинарьевич был озабочен только тем, чтобы Римма не
прослышала, что он приглашает гостей, и не заявилась собственной персоной или,
еще того хуже, не поняла, что ее не хотят видеть, и не затаила обиду. Этого-то
Сергей Аполлинарьевич боялся больше всего.
Сотрудники, посвященные в сложную проблему, разбрелись по
кабинетам и усиленно делали вид, что работают. Римма пребывала в своем кабинете
в обществе банки с цепнем, и младший научный сотрудник Леночка Мохеровская с
кафедры козоводства не раз уже подбегала к ее двери, цокая каблучками, и
подсматривала в замочную скважину.
Рабочий день близился к концу. Надо было решаться.
Земляникин жутко боялся Римму Петровну, но в данном случае жену он боялся
больше, да и не хотелось портить всем праздник. Профессор решился:
— Выходим по одному, в коридоре больше двух не
собираться!
Перешептываясь, как дети, сотрудники на цыпочках устремились
к выходу под неодобрительным взглядом сторожа Васильича. Васильич Римму сам
терпеть не мог, но делал вид, что ни капельки ее не боится.
Земляникин позвонил жене, шепотом сказал ей, что едут, потом
запер кабинет и вышел. Проходя мимо двери с раздававшимся оттуда стуком пишущей
машинки, он замедлил было шаги, потом махнул рукой и почти побежал к лифту,
столкнувшись по дороге с Васильичем.
— Ну ни пуха вам! — крикнул тот на прощание.
И уже войдя в лифт, профессор услышал, как стукнуло ведро,
хлопнул себя по лбу и побежал по коридору.
Худая, изможденная женщина мыла пол. Вот она устало
облокотилась на швабру, и тут наскочил на нее профессор Земляникин. Он обнял ее
за плечи и зашептал на ухо.
— Анна Давыдовна, голубушка, да бросьте вы ваши
ведра-тряпки хоть на один вечер!
Поедемте ко мне. Все у меня сегодня будут.
Посидим, повспоминаем, отвлечетесь…
— Спасибо, Сергей Аполлинарьевич, — слабо
улыбнулась она, — да разве ж я могу работу бросить? Кто же за меня
сделает?
А если не уберу, то запросто выгонят меня. Так что желаю вам
хорошего вечера, а я уж тут…
Тень набежала на радостное лицо профессора, но он отогнал ее,
похлопал уборщицу по плечу и был таков. Анна Давыдовна поглядела ему вслед и
очнулась только от окрика Васильича.
— Ты чего это, Анна, стоишь тут?
Она торопливо продолжила свое дело.
Васильич, которому было скучно, ходил за ней по пятам, тушил
свет и проверял запоры на дверях кабинетов. Еще он помогал уборщице двигать
мебель. Понемногу продвигались они к кабинету Точилло.
— Турну я сейчас эту Точилло! — хорохорился
Васильич. — Что, в самом деле, пятница, а она сидит. Тебе же убирать
нужно.
Анна Давыдовна молчала. Она так устала, что не хотела
тратить силы на пустые разговоры.
— Римма Петровна, можно к вам? — тихонько стукнул
в дверь Васильич.
За дверью была тишина, только какие-то странные звуки, не то
капанье, не то плеск раздавались ритмично.
— Что она там делает? — удивился Васильич
вполголоса, но постучал увереннее, а потом открыл дверь и замер на пороге как
изваяние.
Анна Давыдовна протиснулась мимо него и прижала руку к
губам, удерживая крик. На полу собственного кабинета лежала Римма Петровна
Точилло, кандидат сельскохозяйственных наук и начальник лаборатории
гельминтологии, и глядела в потолок остекленевшими глазами. В груди у нее
торчал нож, к ножу была приколота записка, а на животе лежала темно-красная
роза, и капельки жидкости из разбившейся банки с восьмиметровым бычьим цепнем
блестели на ней как бриллианты.
Банка разбилась не полностью, но цепень вывалился на пол и
лежал теперь у ног обожавшей его Риммы Петровны, как верная собака Амундсена,
умершая на могиле своего хозяина.
Васильич шумно сглотнул и сделал шаг ближе. Анна Давыдовна
последовала за ним.
