— А вы, мисс Уайд, — это было произнесено с боязливой улыбкой, — кажется, ничуть ее не боитесь?
— Ничуть, — спокойно ответила Хильда, взглянув на нее. — Мне приходилось выхаживать сотни больных.
— О боже, какой ужас! И вы никогда не заболевали?
— Никогда. Я просто не боюсь, вот и все.
— Жаль, что я так не могу! Сотни случаев! Да я от одной мысли об этом заболеваю!.. И все кончались благополучно?
— Почти все.
— Вы же не рассказываете вашим пациентам, когда они болеют, о других, которые умерли, верно? — добавила леди Мидоукрофт, передернув плечами.
На этот раз лицо Хильды выражало искреннее сочувствие.
— О, никогда! — правдиво ответила она. — Разве так можно выходить больного? Ведь наша задача — чтобы пациентам было хорошо. Потому нужно избегать любых тем, которые могут их огорчить или встревожить.
— Вы действительно так думаете? — Леди смотрела почти умоляюще.
— Конечно. Я стараюсь подружиться с моими пациентами, говорю с ними весело, развлекаю их и забавляю. Так я помогаю им отрешиться, насколько это возможно, от их собственных тревог и симптомов.
— О, как хорошо, когда болеешь, иметь рядом такого человека, как вы! — в восторге воскликнула скучающая леди. — Если бы мне требовался уход, я послала бы за вами! Но тут ведь дело в том, что вы — настоящая леди; обычные сестры и сиделки меня просто пугают. Как жаль, что я не могу всегда видеть рядом с собою такую леди!
— Сочувствие — вот что на самом деле важно, — негромко ответила Хильда. — И в первую очередь мы должны узнать, какой у пациента темперамент. Вот вы, я вижу, очень нервны. — Она погладила свою новую подругу по руке. — Когда вы болеете, вас нужно развлекать и занимать. Больше всего вы нуждаетесь в понимании и сочувствии.
Маленький кулачок снова свернулся, пустое личико сделалось положительно милым.
— То-то и оно! Вы попали в самую точку! Как вы умны! Мне все это нужно. Мисс Уайд, вы, вероятно, никогда не занимались уходом за частными лицами?
— Никогда, — ответила Хильда. — Понимаете ли, леди Мидоукрофт, я не зарабатываю этим себе на жизнь. У меня есть собственные средства. Я взялась за эту работу ради того, чтобы иметь какое-то занятие и сферу деятельности в жизни. До сих пор я имела дело только с больными в госпиталях.
Леди Мидоукрофт легонько вздохнула и пробормотала:
— Какая жалость! Печально, что ваши чувства, так сказать, выбрасываются на ветер, на этих гадких бедняков, вместо того, чтобы оделить ими тех, кто вам равен и может вполне оценить ваши качества!
— Осмелюсь заметить, что бедняки тоже их высоко ценят, — ответила Хильда, сдерживая негодование, ибо ничто так не возмущало ее, как классовые предрассудки. — Кроме того, они больше нуждаются в сочувствии, потому что им достается меньше утешений. Я ни за что не оставила бы уход за моими бедняками ради богатых бездельников.
В памяти леди Мидоукрофт всплыла устойчивая фразеология пасторского дома: «наши обездоленные собратья» и прочее.
— О, конечно, — ответила она, с тем механическим признанием тривиальной морали, какое всегда свойственно таким женщинам. — Мы должны делать все возможное для бедных, я знаю — ради нашей совести и все такое. Это наш долг, и мы все стараемся его исполнять. Но они так ужасно неблагодарны! Вам так не кажется? Вы знаете, мисс Уайд, в приходе моего отца…
Хильда прервала ее с солнечной улыбкой — с оттенком презрительного снисхождения, но не без подлинной жалости:
— Люди неблагодарны. Однако бедняки менее всех грешат этим. Я уверена, что они ценят мою помощь больше, чем она того стоит. Сколько раз в клинике Св. Натаниэля бедные женщины благодарили меня за такие пустяки, что мне становилось стыдно…
— И это лишь доказывает, — вставила леди Мидоукрофт, — что настоящие леди — самые лучшие медсестры!
— Ça marche!
[56]
— сказала мне Хильда спустя несколько минут, мило улыбаясь, когда ее светлость, прошуршав пышным платьем, скрылась на трапе, ведущем к каютам.
— Да, дело движется к развязке, — ответил я. — Еще час-два, и ты уловишь свою дуэнью. И что особенно забавно, Хильда, эта добыча досталась тебе честным путем — ты откровенно показала ей, что чувствуешь и думаешь о ней и обо всем остальном!
— Иначе я не умею, — ответила Хильда, сразу становясь серьезной. — Я должна оставаться самой собой, во что бы то ни стало. Мой способ ловли заключается в том, что я ничего не скрываю. Можешь назвать меня актрисой, но я не играю. Я всего лишь женщина, пользующаяся своими личными качествами для достижения цели. Если я стану спутницей леди Мидоукрофт, выгода будет обоюдной. Я действительно сочувствую этой бедняжке, потому что нервы у нее совсем расшатаны.
— Но сможешь ли ты долго выдерживать ее общество?
— О да, дорогой. Когда узнаешь ее поближе, поймешь, что она не так уж плоха. Общество и свет испортили ее. Из нее получилась бы прекрасная, заботливая мать семейства, если бы она вышла замуж за викария.
По мере того как мы приближались к Бомбею, беседы между пассажирами все чаще касались Индии; так всегда бывает в подобных обстоятельствах. В морском путешествии первая половина тянет нас к прошлому, вторая — к будущему, а настоящее безлико. Вы отправляетесь из Ливерпуля в Нью-Йорк, полный английского духа, вы перебираете в памяти то, чем занимались в Лондоне или Манчестере; одолев половину пути, начинаете обсуждать американскую таможню и гостиницы в Нью-Йорке. Достигнув Санди-Хук
[57]
, вы говорите только о скорых поездах на запад и самом коротком пути из Филадельфии в Новый Орлеан. Переход к новому существованию совершается медленно. На Мальте все еще тоскуешь по Европе, после Адена беспокоишься о найме туземных слуг и о вошедшей в поговорку жесткости кур в придорожных гостиницах.
— Что слышно о поветрии в Бомбее? — поинтересовался один из пассажиров у капитана за обедом в последний вечер рейса. — Получше стало?
Большой палец леди Мидоукрофт мгновенно нырнул в ладонь.
— Как! В Бомбее моровое поветрие? — спросила она как бы между прочим, но нервно.
— Чума в Бомбее! — хмыкнул капитан, и его зычный голос разнесся по всему салону. — Да где же и быть мору, сударыня, если не там? Поветрие в Бомбее! Оно никуда не делось за последние пять лет. Получше ли? Не слишком. Косит направо и налево. Они мрут тысячами.
— Это все микробы, я полагаю, доктор Бойел, — заметил любопытствующий пассажир с должным уважением к медицинской науке.
— Да, — ответил корабельный врач, накалывая вилкой оливку. — Сорок миллионов микробов на каждый квадратный дюйм атмосферы в Бомбее.
— И мы едем в Бомбей! — с ужасом воскликнула леди Мидоукрофт.
