— Искупить вину… Есть такие поступки, дитя мое, которые искупить нельзя. То, что случилось, — необратимо; никакими силами нельзя поворотить вспять время и вернуть жизнь умершим. Единственное, что все-таки можно — восстановить справедливость и тем уменьшить меру сотворенного зла. Это я и постараюсь сделать. Сил у меня остается немного, но я потрачу их все. Позови Камберледжа… О, вы уже здесь… Тем лучше. Я нахожусь в здравом уме и твердой памяти, надеюсь, Камберледж, вы как врач засвидетельствуете: мой пульс нормален, а сознание не замутнено. Сейчас я намерен сделать признание. Да, Мэйзи, ты победила: твоя твердость духа и верность отцовской памяти оказались сильнее меня. Будь у меня такая дочь, как ты, я, наверно, был бы другим человеком… Лучшим, чем стал… Но так уж случилось, что рядом со мной никогда не было человека, которого я бы мог любить и которому я мог бы доверять. Возможно, тогда я и в науке смог бы достичь большего… Хотя, — старый профессор едва заметно улыбнулся, — судьба сложилась так, что как раз с этой стороны мне почти не в чем себя упрекнуть…
Хильда взяла его за руку:
— Мы — я и Хьюберт — здесь, перед вами, — сказала она, медленно и раздельно, странно отрешенным голосом. — Но этого недостаточно. Я хотела бы, чтобы вы сделали публичное признание: по всем юридическим правилам, в присутствии присяжного поверенного и свидетелей. Чтобы оно было скреплено подписями и официально заверено. Иначе… Вы же понимаете: могут найтись люди, которые усомнятся в нем, если оно будет подтверждено только честным словом, моим и Хьюберта.
Сделав над собой невероятное усилие, Себастьян смог даже слегка приподняться:
— Публичное признание, подписанное свидетелями и заверенное юристом… Мэйзи, это страшный урон для чести. Ты действительно настаиваешь?
— Да! — В голосе Хильды звучала непреклонность. — Вы, врач, лучше кого бы то ни было понимаете свое нынешнее состояние…
— Увы, да…
— Вам осталось жить сутки или двое, — сурово сказала Хильда. — Сделайте это заявление. Сейчас — или никогда. Вы откладывали это всю жизнь. Теперь она подходит к концу, и у вас есть последний шанс восстановить справедливость. Неужели вы дрогнете в последний момент? Неужели так и умрете, оставив эту несправедливость на своей совести?
Последовала короткая пауза, для Себастьяна явно заполненная внутренней борьбой.
— Я предпочел бы именно такой исход — если бы не ты, — наконец произнес он.
— Тогда сделайте это признание — для меня, — воскликнула Хильда. — Сделайте его для меня! Я не прошу этого как милости, но настаиваю как на своем праве! Я ТРЕБУЮ от вас этого!
В этот момент Хильда была неузнаваема. В своем белом платье медицинской сестры она стояла у постели умирающего не как сестра милосердия — а как судия, как ангел, который является к человеку в миг смерти, чтобы взвесить его душу.
Вновь повисла пауза, но потом Себастьян, сдаваясь, проворчал слабым голосом, в котором слышалось какое-то совершенно неуместное сейчас житейское неудовольствие:
— Ну ладно. И кто же будет свидетелями? Ты, конечно, уже решила, кого именно надо пригласить?
Судя по всему, он угадал. Хильда ответила без колебаний, явно продумав все заранее:
— В число свидетелей должны, во-первых, войти те, кто сможет и захочет поведать миру правду об этой уже подзабывшейся истории; во-вторых — уважаемые незаинтересованные люди, показания которых будут приняты как безусловно авторитетные; в-третьих — официальные лица. Значит, в данном случае при вашем признании должен присутствовать присяжный поверенный и врач из Плимутского центрального госпиталя, который подтвердит, что вы пребываете в здравом рассудке. А кроме них — мистер Хорэс Мэйфилд, адвокат, который защищал моего отца, и доктор Блейк Кроуфорд, который лично наблюдал за тем медицинским экспериментом, когда вы…
— Но, Хильда, — впервые позволил себе вмешаться я, — ведь может оказаться, что они не сумеют бросить все и срочно приехать сюда из Лондона. Они — занятые люди, и, вполне вероятно, у них есть неотложные дела…
— Надеюсь, они все же приедут — если я возьму на себя оплату всех расходов. Что мне эти деньги, Хьюберт, что мне любые деньги по сравнению с делом всей моей жизни?!
— А время?! Представь, что мы все-таки опоздаем…
— Какое-то время у нас все же есть — около двух суток. Телеграммы можно отправить сразу же. Я хочу, чтобы было сделано не какое-то тайное признание, которое вполне может и не сработать, но открытое, официальное заявление, подтвержденное самыми уважаемыми свидетелями. Если нам удастся добиться этого, все будет хорошо; если нет — значит, дело всей моей жизни претерпит крах. Но пусть уж лучше это случится потому, что я следовала намеченному плану, чем потому, что я решила хоть в чем-то отступить от него!
В растерянности я посмотрел на осунувшееся лицо Себастьяна. Старый профессор медленно склонил голову.
— Да будет так. Она завоевала свое право на такой выбор, — сказал он, откидываясь на подушку. — Пусть она действует, как считает нужным. Я скрывал истину в течение многих лет, Камберледж, и делал я это во имя науки, для ее пользы. Не знаю, является ли это оправданием, но смягчающим обстоятельством, наверно, может быть названо… Могло быть названо. Сейчас я слишком близко к смерти, чтобы уйти с ложью, а наука — что ж, она ничего не приобретет и ничего не потеряет от моего признания. Я славно послужил ей, дети мои; но теперь она уже не нуждается в моих услугах. Мэйзи, поступай как знаешь. Я принимаю твой ультиматум.
* * *
Мы немедленно телеграфировали в Лондон. К счастью, оба — и врач, и адвокат — оказались свободны. Более того: они живо заинтересовались этим случаем.
К вечеру Хорэс Мэйфилд уже прибыл в Саутгемптон. Мы обсудили с ним сложившуюся ситуацию.
— Хорошо, Хьюберт, мой мальчик, — сказал он. — Я все понял. Женщина, как мы знаем, способна на многое…
Адвокат улыбнулся своей такой знакомой улыбкой, делающей его удивительно похожим на толстую жабу — впрочем, добродушную, приветливую и крайне располагающую к себе.
— Скажу честно, Камберледж: если наша юная Йорк-Беннерман преуспеет в том, чтобы добиться от Себастьяна признания в убийстве, это вызовет у меня искреннее профессиональное восхищение. — Он немного помедлил, выжидающе глядя на меня, не получил в ответ никакого подтверждения и счел нужным уточнить: — Ты понимаешь разницу между «профессиональным восхищением» и «полным доверием», молодой человек? Если да, то, заметь, насчет последнего я не говорю ни слова. Строго между нами: факты, известные мне, на самом-то деле всегда допускали только одно объяснение…
— Что ж, вскоре увидим: ждать осталось немного, — сказал я. — Опять-таки строго между нами: неужели вы считаете более вероятным, что мисс Уайд сумела убедить Себастьяна признаться в преступлении, которого тот никогда не совершал, чем то, что ей удастся убедить вас в невиновности вашего подзащитного?
Юрист любовно огладил мундштук своей трубки.
