Дю Брюэль. А кто же тогда будет назначен?
Бисиу. Чем больше я смотрю на Бодуайе, тем больше мне кажется, что именно он — полная противоположность Рабурдену; следовательно, он и будет начальником отделения.
Дюток (выведенный из терпения). Но ведь когда господин де Люпо меня вызвал, чтобы попросить у меня Шарле, он сам сказал мне, что господин Рабурден будет назначен, а молодой ла Биллардиер переходит в комиссию хранителя государственной печати.
Бисиу. Заладили! «Назначен! Назначен!» Назначение может быть подписано не раньше как через десять дней. Назначения будут производиться к новому году. Да вот, взгляните-ка на своего начальника, вон он, во дворе, и скажите сами, разве наша добродетельная Рабурдина похожа на человека, которого повысили? Напротив, можно подумать, что он уволен! (Флeри бросается к окну.) До свиданья, господа! Пойду и объявлю Бодуайе о том, что вы уже назначили Рабурдена. Пусть этот святоша побесится. А потом расскажу про наше пари, чтобы его утешить. В театре это, кажется, называется перипетией, — не так ли, дю Брюэль? Что ж тут такого? Если я выиграю, он возьмет меня помощником. (Уходит.)
Пуаре. Все уверяют, что этот господин умен, а я лично никогда не мог понять его рассуждений. (Продолжает регистрировать.) Слушаю, слушаю — слова слышу, а смысла в них нет. Вот он что-то тут плел насчет человеческого сердца и окрестностей Парижа (кладет перо и подходит к печке), потом заявил, что он играет на руку черту, потом говорил про Булонскую экспедицию и поход в Россию. Но ведь надо сначала допустить, что черт играет, и знать, в какую же игру? Допустим, он может играть в домино... (Сморкается.)
Флeри (прерывая его). Одиннадцать часов, папаша Пуаре сморкается.
Дю Брюэль. Верно! Уже! Бегу к секретарю.
Пуаре. Так на чем я остановился?
Тюилье. На том, что черт может играть в домино, то есть, так сказать, доминировать. Ну, отчего черту не доминировать? Ведь он не ограничил своей власти хартией. Хотя это скорее каламбур или что-то другое... Во всяком случае, игра слов. Впрочем, я не вижу разницы между каламбуром и...
(Входит Себастьен, чтобы взять циркуляры для сверки и подписи.)
Виме. А, вот и вы, прекрасный юноша! Вашим страданьям пришел конец, теперь и вы будете получать жалованье! Господина Рабурдена ждет назначение. Вы были вчера у госпожи Рабурден? Вот счастливец! Говорят, там бывают восхитительные женщины.
Себастьен. Не знаю.
Флeри. Вы разве слепой?
Себастьен. Я не люблю смотреть на то, что мне недоступно
Фельон (восхищенно). Хорошо сказано, молодой человек!
Виме. Но вы же, черт вас побери, глаз не сводите с госпожи Рабурден. А она очаровательная женщина.
Флeри. Вот уж не нахожу! Слишком худа! Я видел ее в Тюильри. Танцовщица Персилье, жертва Кастена, по мне, куда лучше.
Фельон. Что может быть общего между актрисой и супругой правителя канцелярии?
Дюток. Обе ломают комедию.
Флeри (косясь на Дютока). Внешность не имеет никакого отношения к нравственности, и если вы намекаете...
Дюток. Ни на что я не намекаю.
Флeри. А хотите знать, кто из всех чиновников будет назначен правителем канцелярии?
Все. Скажите!
Флeри. Кольвиль.
Тюилье. Почему?
Флeри. Дело в том, что госпожа Кольвиль наконец избрала кратчайший путь к успеху... и этот путь ведет через ризницу...
Тюилье (сухо.) Я — близкий друг Кольвиля и прошу вас, господин Флeри, не отзываться легкомысленно о его супруге.
Фельон. Никогда не следует предметом своих пересудов делать женщин, ведь они беззащитны...
Виме. А в данном случае — тем более: хорошенькая госпожа Кольвиль не пожелала принимать Флeри, вот он и поносит ее, чтобы отомстить.
Флeри. Не пожелала принимать меня так, как она принимает Тюилье, но я все-таки был у нее...
Тюилье. Когда? Где? Разве что под окнами?..
Хотя Флeри обычно наводил страх на чиновников своей дерзостью, однако в ответ на последние слова Тюилье он промолчал. Это смирение удивило их, но оно объяснялось очень просто: у Тюилье был на руках его вексель на двести франков с весьма сомнительной подписью, который мог быть предъявлен для учета мадемуазель Тюилье. После этой стычки в канцелярии воцарилось глубокое молчание. С часу до трех все работали. Дю Брюэль так и не вернулся.
Около половины четвертого во всех канцеляриях министерства обычно начинаются сборы: чиновники чистят шляпы, переодеваются. Эти драгоценные полчаса, которые они тратят на личные дела, проходят незаметно; натопленные комнаты остывают, особый канцелярский дух из них выветривается, и всюду наступает тишина. После четырех остаются только чиновники, поистине преданные своему делу. Министру нетрудно было бы узнать подлинных тружеников своего министерства, обойдя канцелярию ровно в четыре часа; однако такого рода шпионаж ни одна из столь высоких особ себе не позволит.
Проходя в этот час через дворы министерства, начальники, движимые потребностью обменяться мыслями по поводу событий этого дня, заговаривали друг с другом и затем, удаляясь по двое и по трое, высказывали единодушное мнение, что дело закончится в пользу Рабурдена. Лишь старые служаки вроде Клержо покачивали головой и изрекали: Habent sua sidera lites
[74]
. Сайяра и Бодуайе все вежливо избегали, не зная, что им сказать по поводу смерти ла Биллардиера, ибо понимали, что ведь и Бодуайе мог мечтать об этом месте, хоть и не заслуживал его.
Когда зять и тесть отошли подальше от министерства, Сайяр первый нарушил молчание и заметил:
— А твои дела идут неважно, мой бедный Бодуайе.
— Не понимаю, что задумала Елизавета! Она заставила Годара спешно раздобыть паспорт для Фалейкса. Годар говорил мне, что она, по совету дяди Митраля, наняла почтовую карету, и Фалейкс теперь катит к себе на родину.
— Верно, по нашим торговым делам? — отозвался Сайяр.
— Сейчас наше первейшее торговое дело — это обмозговать вопрос о месте де ла Биллардиера.
Они проходили по улице Сент-Оноре, неподалеку от Пале-Руаяля, когда им встретился Дюток. Он поклонился и заговорил с ними.
— Сударь, — сказал он Бодуайе, — если я могу при данных обстоятельствах чем-нибудь быть вам полезен, располагайте мной, ибо я предан вам не меньше, чем Годар.
— Подобное предложение во всяком случае утешительно, — заметил Бодуайе, — видишь, что честные люди тебя уважают.
