– И вы полагаете… – Бульдог выглядел несколько
смущенным.
– Да, никакого сомнения. Для меня – однозначно, а вы
решайте сами.
Мужик устремил вопросительный взгляд на очкарика.
– Капитошин, что мы решим?
– По-моему, все очевидно, Игорь Сергеевич. Пусть
выходит на берег. На высокий берег на крутой.
Все они повернулись к Кате, чувствовавшей себя зрителем в
японском театре.
– Что? – не выдержала она. – Что такое? При
чем здесь берег?
– В конце концов, – задумчиво протянул очкарик с
забавной фамилией Капитошин. – Что мы теряем?
– Правильно, Капитошин. Тогда отведи девушку к
Шалимовой, пусть оформляет испытательный. Заодно проверим систему нашей
уважаемой Натальи Ивановны.
– Сколько?
– Ну… пусть будет три месяца. А там посмотрим.
Бульдог кивнул оторопевшей Кате, не верящей собственным
ушам, а женщина снова улыбнулась.
– Спасибо, – произнесла Катя, боясь поверить
окончательно, что ее приняли.
– Пожалуйста. Благодарите госпожу Гольц, а не меня. Да,
Наталья Ивановна, к слову о благодарности…
Катя вышла и не слышала продолжения разговора. Капитошин
вышел за ней, остановился посреди коридора, широким взмахом руки обвел вокруг:
– Добро пожаловать в компанию «Эврика».
И улыбнулся, прохвост.
Глава 5
Лето 1984 года. Село Кудряшово
О самоубийстве тракториста в селе судачили долго. Никто не
мог понять, почему молодой здоровый парень покончил с собой без всяких видимых
причин. В конце концов решили, что жизнь Хохлову отравляла жена, и на том
успокоились.
Все, кроме Мишки Левушина. Со дня смерти приятеля он не
расставался с маленькой деревянной русалкой. Игрушку Мишка никому не показывал,
но, оставшись один, вынимал ее из кармана и рассматривал, проводил пальцем по
светлому дереву. Он хорошо помнил, как пришел к нему Колька и сказал о том, что
русалка исполняет желания, и даже догадывался, что именно в этом скрыта причина
его самоубийства.
«Если желание исполнилось, зачем же Хохлов топиться решил?
Что он такое загадал?»
Русалка не давала Мишке покоя. Казалось бы – чего проще:
загадай желание да жди, сбудется или нет. Но Левушин чего-то опасался. Он по
природе был пуглив и осторожен, а сейчас, после самоубийства тракториста, и
подавно трусил. Несколько раз он повторял себе, что ерунда это все, бабьи
сказки, что в наш век, когда люди в космос полетели, никаких глупостей вроде
волшебных русалок быть не может… Затем доставал русалку, смотрел на нее, прятал
обратно в карман. И боялся загадать желание.
Как ни странно, определиться с желанием Мишке помогла
очередная ссора со свекровью. Елена Митрофановна была бабой вздорной,
скандальной и на зяте отрывалась по полной программе. Левушин не мог не вестись
на ее провокации, и дело обязательно заканчивалось стычкой. Его собственная
супруга Ленка начинала подпевать матери, Левушин оскорблялся до глубины души и
уходил заливать горе с Колькой Котиком.
«Угомонить бы тещу, – мечтал Мишка. – Показать ее
место! Пусть знает Левушина!»
Мечты эти были несбыточны. Теща знала свое место и место
Левушина, а потому с удовольствием топталась по его самолюбию. Пару раз в
неделю Мишке была обеспечена хорошая взбучка.
После одной из таких взбучек красный как рак Левушин зашел в
сарай, достал русалку и, выдохнув, проговорил:
– Я… это… решил, в общем. Сказать вслух, что ли?
Он почесал в затылке, помахал фигуркой в воздухе.
– Че сказать-то надо, а? Даже и не знаю как…
Мишка почувствовал себя дураком. Если Ленка придет и
застанет его тут, размахивающего деревяшкой, без объяснений не уйти. Вот
тогда-то они над ним вволю посмеются! Да и все село в придачу.
– Короче, чтоб Елена Митрофановна угомонилась маленько.
Теща это моя. Чтобы притихла, точно. Ну, вроде и все.
Он растерянно сунул фигурку в карман, потоптался на месте и
вышел из сарая.
На следующий день, вернувшись домой, он первым делом
прислушался. Когда теща откапывала топор войны, первым признаком надвигавшейся
атаки был шум посуды. Елена Митрофановна начинала переставлять горшки,
кастрюли, по три раза яростно перетирала полотенцем сухие ложки, стуча ими друг
о друга. «Так и есть. Шумит».
Со злорадным чувством Мишка разделся, вымыл руки, прошел в
комнату. «Сейчас мы посмотрим, как тебя угомонят. Давай-давай, попробуй
пошуметь!»
Теща не заставила себя ждать.
– Где шлялся-то? – спросила она, бросая косой
взгляд на зятя. – Опять с дружками-лоботрясами пиво пил?
В другой раз Левушин отмолчался бы, трусливо наблюдая, как
разгорается пламя святого тещиного гнева. Но сегодня был особенный день. День
исполнения желания.
– Ну, пил, – лениво сказал Мишка. – И что?
Мужику после работы пива нельзя попить, что ли? Чай, не водка! А вы-то сразу –
«шлялся…» Да и мужиков ни за что ни про что обидели – лоботрясами обозвали.
Прямо жизни никакой с вами нет! Чуть шаг в дом сделал – так сразу помоями меня
облили! Сколько ж можно такого страдания, а? – продолжал он,
распаляясь. – Или добиваетесь, чтобы я за Колькой Хохловым в омут
сиганул?!
Он сам не знал, откуда ему на ум пришла последняя фраза.
Однако эффект на Елену Митрофановну она произвела нешуточный. Теща выронила
полотенце, всплеснула руками.
– Ты что же, Миша, говоришь-то, а? Да неужто ты
подумать мог, что Ленка или я тебе такого желаем? Нет, ты скажи – подумал?
– Ну… – промямлил Левушин, не понимая толком, как
ему реагировать. – Вы, Елена Митрофановна, вроде как ругаете меня, все
укоряете за что-то.
– Так то я – любя! Если слово обидное скажу, не со
злости, сгоряча! Ты уж не обижайся на меня, Мишенька. Садись за стол, садись.
Сейчас Ленка придет, поужинаете – у меня ведь сегодня блины.
Левушин сел за стол, поморгал, встал. Теща выскочила в
другую комнату и шумела посудой там, но теперь этот шум воспринимался им совсем
по-другому.
– Елена Митрофановна! – крикнул Мишка. –
Пойду Ленку позову!
– Позови, Мишенька, позови. Спасибо тебе.
Мишка вышел на крыльцо.
– Во дела! Ну дает! Эх, черт, сработало!
От избытка чувств он перемахнул через крыльцо, прошелся
колесом по двору.
– Ленка! Пошли, мать зовет! Блинов, говорит, напекла!
Золотая у тебя мамаша!
Однако после ужина воодушевление Мишки куда-то делось. Он и
сам не понимал, в чем дело, но чувствовал себя не в своей тарелке. Хоть Левушин
и говорил себе, что ему нужно радоваться, но радость ушла. Послонявшись без
дела по комнатам и не получив замечания ни от тещи, ни от жены, он неожиданно
понял, что ему так мешает.
