Она вспомнила тело, накрытое простыней, и передернулась.
Господи, как жалко старика! Как же… за что же…
«Я практически постоянно дома. А дверь открываю только своим
знакомым», – вот что сказал ей Олег Борисович, когда она спросила, не
боится ли он ограбления.
– Может быть, дверь открыли отмычкой? – вслух
предположила Катя. Ей очень хотелось, чтобы все было именно так:
– Кто открыл дверь отмычкой? – спросил подошедший
Капитошин и мягко добавил: – Катя, что у вас случилось?
Она вздрогнула и посмотрела на Таможенника такими
испуганными глазами, что тот недоуменно вскинул брови. Сегодня он был без очков,
и Катя увидела, что ресницы у него светлые и густые. Без очков он почему-то
казался вовсе не таким заносчивым, как обычно.
Плюнув на секретность и свои опасения, Катя рассказала ему
об убийстве соседа, у которого она выгуливала собаку.
– Я очень боюсь, что дома о ней толком не
позаботятся, – призналась Катя. – Она вся такая перепуганная…
«О тебе бы кто толком позаботился», – подумал
Капитошин, борясь с желанием погладить ее по волнистым каштановым волосам.
– Но ведь у вас дома муж. Наверное, он справится с
маленькой собакой?
В голосе Таможенника, против его воли, прозвучала легкая
насмешка. «Пусть скажет какую-нибудь женскую чушь вроде того, что ее муж ни с
чем не может справиться. Тогда все будет гораздо проще».
– Справится, – серьезно кивнула Катя, не обратив
внимания на насмешку. – Я только на него и надеюсь. Подождите, Андрей! А с
чего вы взяли, что у меня муж дома? Ведь сегодня будний день, значит, он должен
быть на работе!
Она резко шагнула в сторону, так что между ними оказался
стол.
– Катерина, что с вами? Вы сами сказали, что оставили
вашу… как ее… Антуанетту на свекровь, своего мужа и его сестру. Я только
повторил ваши слова.
– Ах, да, конечно, – пробормотала Катя. – Я
просто забыла («Господи, я выгляжу полной истеричкой в его глазах»)… – А
где ваши очки?
– Разбил случайно. Пока новые не готовы, буду ходить
без них. Вам уже сообщили, что мы примем участие в тендере?
– Да. Я как раз Снежане помогаю.
– Не стану мешать. И… я вам искренне сочувствую, Катя.
Мне жаль вашего соседа. Это случайно не тот, у которого вы позаимствовали
волшебную вещь, придавшую вам храбрости?
– Именно тот, – медленно ответила Катя, думая,
говорить ли Капитошину о пропаже русалки.
– И, наверное, та вещица пропала.
– Пропала. Откуда вы знаете?
– Да не смотрите вы на меня так, будто я ее украл! Что
за манера – чуть что выставлять колючки и набычиваться.
– Я не набычиваюсь!
– Именно это вы и делаете. В зеркало на себя посмотрите
при случае. Прекратите уже считать меня своим врагом!
– Я не считаю, – отчаянно возразила Катя. –
Вы что, Андрей!
– Да вы шифруетесь, как Штирлиц в окружении врагов!
Скоро два месяца, как вы работаете, а каждый раз дергаетесь, когда вас
спрашивают о семье или еще о чем-нибудь таком… личном. Вы что, из семьи
итальянских мафиози?
– А не надо меня спрашивать о семье! – прошипела
выведенная из себя последними событиями Катя. – Моя семья вообще вас не
касается!
Капитошин наклонился к ней так близко, что она почувствовала
запах парфюма от его волос. Пахло не брутальным «Фаренгейтом», которым любил
обильно брызгаться Артур, а каким-то необычным запахом – как от нагретой
солнцем степи с полынью и ветром, несущимся над ней. В глазах Андрея мелькнула
злость, но в следующую секунду он отодвинулся и с холодной иронией сказал:
– Действительно. Ваша семья меня совершенно не
касается. Я забылся. Спасибо, Катерина, что напомнили мне о правилах хорошего
тона.
Слегка поклонился и пошел прочь.
«Скотина, – прокомментировал Циничный голос в ее голове. –
Столичная, избалованная легкими победами скотина».
«Ой, мы его обидели!» – взвыл Щенячий.
Катя велела обоим голосам заткнуться и принялась за работу.
До конца дня она не могла толком сосредоточиться. Как же
так? Еще вчера она рассказывала об Олеге Борисовиче на работе, а на следующий
день его убили. А что, если…
«Прекрати немедленно! – приказала себе Катя. –
Здесь нет никакой связи! Его не могли убить из-за какой-то дурацкой статуэтки!»
«А если могли?»
«Но это же глупость, полная глупость! Она не исполняет
желания!»
«Но я все же устроилась на работу».
«Он открывал дверь только знакомым! Он сам так сказал!»
По коридору быстрым шагом прошел Юрий Альбертович, подарив
Кате на ходу одну из своих отработанных красивых улыбок. Катя вежливо улыбнулась
в ответ.
«Но разве не может так случиться, что со мной работает
кто-то из тех, кто знает Вотчина? И этот кто-то вполне мог считать русалку не
простой деревяшкой, а настоящей куклой-желанницей. Хотя глупость, конечно…»
Она попыталась вспомнить, не рассказывал ли коллекционер,
откуда взялась у него деревянная фигурка. «Что-то там было про церковь… или
нет? Где же он ее нашел?»
– Катерина, а вы почему домой не идете? – Эмма
Григорьевна Орлинкова остановилась возле ее стола, покачала головой. Сегодня
она была совершенно не похожа на пожилую греческую воительницу. Вид у главного
бухгалтера был усталый, и Кате показалось, что даже в безупречной фиолетовой
прическе-шапочке проглядывает седина.
– Уже иду, Эмма Григорьевна. Много дел было.
– Да, с этим тендером теперь хлопот не оберешься.
Понимаю. Сумасшедший день сегодня, ей-богу. Столько всего навалилось.
– А что у вас случилось? – набравшись смелости,
спросила Катя. – Вы немного усталой выглядите.
– Тендер, милая, все тендер. Кошелев требует
невозможного… – рассеянно ответила Орлинкова, к чему-то приглядываясь
через открытую дверь приемной. В конце коридора уже погасили свет, и Кате,
проследившей за направлением ее взгляда, показалось, что кто-то стоит в
темноте.
– Кто это там? – спросила Орлинкова.
– Никого, – пожала плечами Катя. – Все наши
уже ушли.
Орлинкова решительно направилась к двери из приемной, но на
полпути остановилась. Из коридора на лестницу вела открытая дверь, но и на
лестнице было темно. Катя ждала, что бухгалтер скажет ей что-нибудь на прощанье
и пойдет дальше, но та стояла, словно окаменев.
– Эмма Григорьевна!
Насторожившись, Катя встала, сделала несколько шагов и
замерла. В полумраке между дверью и лестницей и в самом деле кто-то стоял. Ей
стало не по себе, особенно от того, что главный бухгалтер не говорила ни слова.
