„Только бы не свалиться. Только б не свалиться“.
Бросив короткий взгляд через плечо, она увидела, что последний
из ползущих за ней отстал. Неудивительно: Катя карабкалась как зверек – цепкий,
проворный, быстрый. Страх по-прежнему оставался в ней, но больше не парализовал
движения, не мешал думать и просчитывать действия на шаг вперед. Страх стал ее
помощником. От него чутье обострилось, и она безошибочно понимала, куда можно
ставить ногу, а какой участок пути нужно обогнуть, чтобы не съехать вместе с
лавиной снега.
Когда она выбралась из оврага, то даже не обернулась, чтобы
не тратить драгоценного времени. Она опередила их, и опередила изрядно, но у
нее не было никаких сомнений в том, что на прямой они быстро наверстают
упущенное.
Ей нужно укрытие. Оставаться в парке было равносильно
смерти, и Катя, тяжело дыша, побежала обратно к домам, по фасадам которых были
разбросаны редкие желтые квадратики освещенных окон.
Маша встала с постели, запнулась обо что-то мягкое и чуть не
упала. Внизу визгливо заворчали, и она по голосу узнала Антуанетту.
– Цыц! – тихо, но сурово сказала Маша. –
Радуйся, что тебя не раздавили.
Она присела, нащупала в темноте шелковистый загривок и
провела по нему ладонью. Терьер быстро облизал кончики пальцев влажным языком.
– А где Бублик? Ты почему на полу спишь?
– Сейчас ты тоже будешь на полу спать! – Бабкин
присел на кровати, потер глаза. – Почему колобродишь посреди ночи? Который
час?
– Не знаю. Я почему-то проснулась.
Маша виновато пожала плечами, села на кровать. Она и в самом
деле не знала, отчего проснулась.
– Сон плохой увидела? – Бабкин положил лапу ей на
шею, начал медленно, нежно массировать.
Маша зажмурилась от удовольствия.
– Нет, мне ничего не снилось.
Рука на ее шее замерла.
– А что тогда? – удивленно спросил Сергей.
Удивление его было понятным: Маша спала по ночам, как сурок,
и разбудить ее мог разве что Костин плач. Но Костя уже вышел из того возраста,
когда дети плачут по ночам. А выражение „не спится“ было к Маше неприменимо.
– Не знаю… Сама не понимаю, правда.
Она зажгла ночник и посмотрела на мужа, щурившегося от
света. Заглянула в комнату к сыну: Костя крепко спал, свесив руку с кровати.
Маша поправила руку, осторожно прикрыла дверь и прошла по квартире, удивляясь
себе.
– Отчего-то ведь я проснулась, правда?
Она вернулась в комнату, где хмурый Бабкин разглядывал двух
терьеров на кресле: Тонька забралась к Бублику и теперь пыталась потеснить его.
Тот в ответ сонно огрызался.
– Никак не пойму, в чем дело, – проговорила
Маша. – И Антуанетта наша лежала на полу, когда я встала. Что совсем ей не
свойственно.
– Пакость какую-то задумала, наверно. Хотела тебя за
голую пятку цапнуть.
Собака подняла голову и выразительно посмотрела на Сергея.
– Да ладно, я пошутил. Смотри-ка, Машка, она обижается.
– Она вообще умница, – рассеянно ответила Маша,
думая о том, что заставило собаку лечь на пол. Антуанетта предпочитала кресло и
диван. – Кстати, интересно…
Не договорив, что же ей интересно, Маша встала, ни о чем не
думая, подошла к окну и раздвинула шторы.
Внизу, на белом снегу, стояла одинокая маленькая фигурка, и,
задрав голову, смотрела на Машу.
– Боже мой! – ахнула та. – Катя!
Бабкин в один прыжок оказался возле жены. Ее поражала эта
его особенность – с виду большой и неповоротливый, как медведь, Сергей при
желании проявлял удивительную ловкость и быстроту реакции.
– Кто это?
– Это Катя!
– Та самая?
– Да! Сережа, у нее что-то случилось. Я пойду…
– Сиди! – оборвал ее Бабкин, уже стоя с другой
стороны кровати и натягивая джинсы. – Никуда ты не пойдешь в первом часу
ночи. Я сам за ней спущусь.
Пятнадцать минут спустя он сидел на полу, на пушистой искусственной
шкуре, купленной Машей специально для него, и рассматривал девушку, сжавшуюся в
комочек на кухонном диванчике.
Хорошо было уже то, что она перестала дрожать. Когда Сергей
вышел за ней из подъезда, она чуть не бросилась прочь, увидев мужскую фигуру, и
подошла только тогда, когда он сказал про Машу. Потом, когда она рассказывала,
что случилось, Бабкина поразил контраст между ее относительно спокойным голосом
и дергаными, судорожными жестами.
„Изнасиловали“, – первое, что мелькнуло у Сергея в
голове, как только он увидел ее перепачканный пуховик, спутавшиеся волосы и
длинную царапину на лице. Видимо, та же мысль пришла в голову и его жене,
потому что, разглядев Катю, она ахнула, бросилась раздевать ее и потащила в
ванную, закрыв за собой дверь на защелку.
Однако по Машиному короткому отрицательному жесту, когда она
вышла из ванной, Сергей понял, что его предположение было ошибочным. Он
поставил чайник, поплотнее закрыл дверь в Костину комнату, чтобы голоса не
разбудили мальчика, и сел в ожидании. Ждать ему пришлось недолго – жена привела
умытую девушку в кухню и начала „хлопотать“.
Бабкин уважительно наблюдал за ее „хлопотанием“. Без лишних
слов, восклицаний и расспросов она накапала Катерине настойки пустырника,
принесла теплый плед, и девушка благодарно улыбнулась, закутываясь в него.
„Точно, она ж замерзла, – подумал Сергей. – Я бы и не сообразил“.
Маша как ни в чем не бывало, доставала из холодильника какие-то кастрюльки, по
очереди демонстрируя их содержимое Кате, как будто не было ничего особенного в
том, чтобы малознакомая девушка прибежала к ним под окна в два часа ночи. В
конце концов уговорила гостью на бутерброд с сыром и одобрительно глянула на
мужа, увидев, что чайник уже вскипел.
На шум прибежала Антуанетта, вспрыгнула на диван и улеглась
рядом с Катей, уткнувшись носом в плед. Катя обрадовалась, взяла собачку на
руки, сбросила плед и так и сидела, наблюдая за действиями Маши, поглаживая
терьера по спинке.
Теперь Сергей смог как следует рассмотреть девушку. Она была
среднего роста, светлокожая, с вьющимися каштановыми волосами, глазами такого
же красивого орехового оттенка и большим ртом. „Симпатяга. И красотка, должно
быть, когда улыбается“, – подумал Бабкин. Сейчас она не улыбалась, а
глазищи на лице были испуганными, несмотря на то что Катя старательно загоняла
страх вглубь. „Хорошо держится. Она в панике, но перед нами сохраняет лицо.
Молодец“.
Катя боялась смотреть на мужа Маши – ей казалось, что он
уставился на нее неодобрительно и зло, как свойственно мужикам, разбуженным
среди ночи непонятно зачем. Он сидел почему-то не на стуле, а на полу, на шкуре
из магазина „Икея“, прямо у стены, и все время молчал. Только пару раз они с
Машей обменялись непонятными Кате короткими фразами – фразами для своих, почти
никогда не ясными посторонним.
