Катя, которой Андрей в эту секунду помогал надеть пуховик,
остановилась, ткнув рукой в капюшон вместо рукава.
– Я не хочу ему ничего рассказывать, – тихо
произнесла она. – Сергей, я не могу.
Бабкин покачал головой.
– Коллекционер убит. Ты нашла единственную пропавшую из
квартиры вещь под ванной в собственной квартире. Твой Артур явно причастен к
этому. Выводы делай сама.
– Он мой муж. Он помог мне, когда я лежала в больнице и
боялась остаться калекой. Я… я не могу его выдать.
Сергей с Машей молчали, и она жалобно посмотрела на них:
– Вы меня осуждаете? Вы сами пойдете и расскажете все в
милиции?
– Никуда мы не пойдем и ничего не расскажем, –
возразила Маша.
– Катерина, ты взрослая барышня. Решай сама. Ни я, ни
Машка лезть в это дело не будем. Но ты, похоже, покрываешь потенциального
убийцу или его сообщника.
Катя кивнула.
– В понедельник, – сказала она то ли им, то ли
себе самой. – Я позвоню следователю в понедельник.
Артур нервничал весь день, а к вечеру его нервозность
передалась и матери. Катя не звонила, не объявлялась, а ведь должна была уже
вернуться с работы! Неужели и в самом деле права Седа, говоря о любовнике?
Завтра суббота, девчонке нужно где-то спать, мыться, переодеваться, в конце
концов!
„Я выспрашивала ее обо всех подругах – уверена, что никого у
нее нет. Откуда им взяться, если она работает с утра до позднего вечера,
никуда, кроме магазинов, не ходит? Или врала?“
– А вдруг она к матери вернулась? – спросила Седа,
заходя в комнату.
Диана Арутюновна покачала головой: „К матери? Бросив Артура?
Нет“.
Седа пожала плечами и плюхнулась на диван. Она видела, что и
мать, и брат сходят с ума из-за того, что Катьки нет, и злость, которую она
испытывала к девушке, только усиливалась.
Она искренне не терпела Катю. Жена брата была слишком
успешная, слишком красивая, слишком радостная и довольная жизнью. Когда Катя
травмировала позвоночник и Артур приезжал к ней в больницу, а вечерами рассказывал,
какая его Катюша беспомощная, Седе хотелось огреть его чем-нибудь, чтобы он
сменил тему. А она сама не беспомощная? Если бы она упала, Артур ни за что не
стал бы сидеть возле ее кровати и приговаривать: „Потерпи, сестренка, потерпи!“
А потом еще и мать заняла сторону этой девицы… Хотя прежде
считала, что Артуру нельзя на ней жениться, что нужно найти девушку из своих.
Все равно, конечно, Артур настоял на женитьбе – он всю жизнь из матери веревки
вил. Вот пускай и расхлебывает теперь.
Седа зло прищурила красивые черные глаза: „Я им говорила,
что Катьке нельзя верить!“
Диана Арутюновна побарабанила тонкими пальцами по
подоконнику, отметив, что подростков, обычно стоявших у соседнего подъезда,
сегодня не видно. „Может, похолодало“.
– Артур! – позвала она. – Иди сюда.
Мрачный сын вошел в комнату.
– Позвони ей, – подумав, сказала мать.
– И что сказать?
– Скажи, что ждешь ее. Что очень любишь. Ай, Артур, ты
что – слов не найдешь? Красивых слов у тебя больше, чем у нас с Седой вместе!
Звони, звони, тебе говорят, – она сунула ему в руки телефонную трубку.
Катя зашла в квартиру Капитошина, с интересом огляделась.
Она ожидала увидеть оригинальный дизайн, современный продуманный интерьер, до
блеска вычищенные комнаты, но ошиблась. Это была обычная квартира, в меру
заваленная всяким барахлом, в меру неприбранная.
– Проходи, – сказал Андрей, кладя на табуретку
пакет с вещами, которые они купили Кате по дороге сюда. – Не обращай
внимания на бардак.
Катя разулась, стыдливо спрятала сапоги под табуретку, чтобы
не бросались в глаза. Капитошин в комнате рассовывал по разным полкам диски,
которыми было завалено все – от широкого дивана до стола с компьютером.
– А где у тебя телевизор? – спросила Катя, лишь бы
что-нибудь спросить.
– Телевизора у меня нет. Так, я в душ, а вторая комната
в твоем распоряжении.
Во второй комнате обнаружился одинокий диванчик, стоявший
почему-то не у стены, а посредине помещения. Катя уселась и уставилась в темное
окно, на котором не было шторы. Она не любила окна без штор, но в этой комнате
чувствовала себя спокойно, глядя на летящие снаружи снежинки.
„А ведь он тебя в постель потащит“, – заметил Циничный
голос, которому было начхать на снежинки.
„Потащит!“ – радостно согласился Щенячий.
„Будем строить неприступную замужнюю женщину?“
„Ага!“ – с не меньшим энтузиазмом отозвался Щенячий.
„Господи, о чем я думаю? С моей семьей происходит непонятно
что, я убежала из дома сутки назад, ночью меня чуть не изнасиловали, я сижу в
квартире у своего коллеги, в кармане пуховика у меня улика, по которой можно
найти убийцу Вотчина… А в голове у меня голый Таможенник!“
Катя изо всех сил постаралась ужаснуться самой себе, но
ужаснуться полноценно не получилось. В ванной шумела вода, и она представила,
что Капитошин выйдет оттуда в одних трусах, подойдет к ней и грубо повалит на
диван без всяких прелюдий, будто в каком-нибудь плохом женском романчике.
„Представляю, как ты расстроишься, если этого не
случится“, – съязвил Циничный.
Вода затихла, и вскоре в дверях раздался голос:
– Ванная свободна. Если хочешь, у меня на кухне есть
пачка пельменей. Что сначала – ужинать или в душ?
Катя обернулась и с чувством, близким к разочарованию,
обнаружила, что Андрей стоит вовсе не в трусах или нагишом. На нем были обычные
спортивные штаны и футболка, мокрые русые волосы торчали ежиком. Очки он снял и
теперь смотрел на Катю, прищурившись.
– Сначала ужинать, – решила она. – Давай я
хотя бы пельмени сварю.
Пока она хозяйничала на кухне, а Андрей занимался уборкой
комнат на скорую руку, до Кати стало доходить, что соблазнять ее никто не
будет. И грубо валить на диванчик в лучших традициях бездарных женских
романчиков тоже. От этой мысли она неожиданно расстроилась, хотя пять минут
назад собиралась дать отпор нахалу Капитошину со взыванием к его совести и
указанием на собственное замужнее положение.
„Разумеется, – заметил непоследовательный
Циничный. – Ты для него коллега, с которой нельзя спать. К тому же не
факт, что ему этого вообще хочется. Он тебя приютил на пару ночей, но с чего ты
взяла, что он собирается соблазнять тебя? Критичнее надо к себе относиться,
девушка, критичнее“.
„Не собирается? Вот подлец!“ – вякнул Щенячий, но Катя
приказала ему заткнуться и со злости бросила в пельмени не три горошка перца,
как собиралась, а четыре.
