Снова нацепив очки, она проглядела фотографии. С каждым
листом, который Наталья откладывала в сторону, Илюшин ощущал, что и без того
слабая надежда исчезает окончательно. В конце концов в руках у нее осталась копия
последнего снимка, в который она вглядывалась, нахмурившись, словно пытаясь
вспомнить что-то.
И вдруг подняла на Макара расширившиеся глаза и недоверчиво
произнесла:
– Это же… это же…
Илюшин быстро наклонился к снимку, посмотрел на лицо,
которое фотограф взял крупным планом.
– Как же так? – выдохнула Наталья Котик. –
Столько лет прошло! Мы-то думали…
– Кто это? – резко спросил Макар. – Имя!
Наталья назвала имя, ничего не сказавшее Илюшину. Но секунду
спустя он понял.
– Вот кто… – медленно протянул он. – Наталья
Алексеевна, вы уверены? Посмотрите еще раз, прошу вас.
– И смотреть нечего. Хочешь – дождись Кольку моего, он
тебе то же самое скажет. Ох, что время-то с людьми делает…
– А еще интереснее – что оно с ними не делает, –
сказал Макар, собирая фотографии и прикидывая, согласится ли таксист,
задержавшийся у своего родственника в Кудряшова, отвезти его в Темниково
немедленно или придется ждать. – Наталья Алексеевна, дайте расписание
электричек, пожалуйста.
В „Эврике“ было шумно – все обсуждали увольнение Шаньского.
Две „девочки“ из бухгалтерии с утра пару раз успели шмыгнуть мимо Кати в
кабинет Снежаны, якобы по делам, но Катя прекрасно понимала, что там перемывают
кости Шаньскому.
Ей было жалко Юрия Альбертовича, а потому, когда „девочки“
попробовали посплетничать и с ней, она оборвала разговор и довольно резко
сказала, что не видит предмета для обсуждения. Те обиделись, отправились к
„мальчикам“ в таможенный отдел, но там их быстро шугнул Капитошин, и Катя
слышала, как они, возвращаясь обратно, ругают высокомерного Таможенника.
Человек, опознанный Натальей Котик, чувствовал себя так,
словно его обложили и вывесили повсюду красные флажки, за которые не
прорваться. Он кивал, вслух удивлялся вместе с остальными поведению Шаньского,
ругал и сочувствовал ему, а сам все время ощущал опасность.
Интуиция у него была развитой. Он знал, что нужно собирать
вещи и исчезать следом за Шаньским – но так, чтобы никто не смог его найти. Не
было никаких видимых признаков опасности – наоборот, все, казалось, успокоилось
после того, как узнали виновника проигрыша фирмы в тендере. Но человек знал,
что появление сыщика в фирме не сулит ему ничего хорошего, и ощущал угрозу,
исходившую от крупного, похожего на медведя, насупленного мужика, дважды
заходившего накануне.
Поэтому человек методично копировал данные с компьютера,
быстро просматривал документы, откладывая нужные и отбирая все, касавшееся его
лично. Он знал, что сегодняшний день будет последним, проведенным им в этом
кабинете, и тщательно убирал все по ящикам, расставлял на полки по старой
привычке оставлять за собой порядок. Он не успел придумать никаких объяснений
своему исчезновению, но это было и не нужно: гораздо важнее было исчезнуть
отсюда навсегда, пока в коридоре снова не появился насупленный мужик с медвежьими
повадками. Или кто-то другой вместо него.
Человек проходил по коридорам, кивал, когда к нему
обращались, а в голове у него часы отсчитывали время, оставшееся до вечера.
Пять часов. Четыре часа. Три часа.
Он все время был словно на иголках. Даже пару раз хотел
сорваться до окончания рабочего дня и уже брал пакет с отложенными бумагами, но
в последний момент решал не дергаться, не привлекать к себе излишнее внимание.
Дотянуть до вечера пятницы, тем более что день сокращенный, уйти как ни в чем
не бывало – а там наступят два выходных. А в понедельник его уже здесь не
будет. И в городе этом не будет. Был человек – и исчез.
Чтобы не проводить оставшееся время впустую, человек
обдумывал, куда уедет. Тогда, с Вотчиным, все случилось неожиданно, поэтому он
не оставил никаких запасных путей. Глупо получилось, потому что ведь он,
собственно, не собирался убивать коллекционера, это вышло само собой. Но теперь
надо все разложить по полочкам, прикинуть, в какой глуши можно спрятаться,
потому что его будут искать, обязательно будут. Особенно когда он не придет в
понедельник и его телефон не будет отвечать на звонки.
Два часа до окончания рабочего дня.
Полтора.
За час до конца работы человек понял, что не сможет больше выдержать
ожидания. Он оставался внешне спокойным, как обычно, но внутри что-то сжималось
от страха, и два раза он вздрагивал, когда шел по коридору и слышал, как
открываются на их этаже двери лифта. „За мной придут“, – отчетливо говорил
кто-то внутри его головы, и как ни сопротивлялся человек этому голосу, в конце
концов он смирился с тем, что паника сильнее разума. Ему хотелось бежать
отсюда, и он решился.
Человек взял заранее приготовленный пакет и обвел взглядом
кабинет. Из смежной комнаты раздавались голоса, и он продумал, что скажет,
когда будет брать пальто из шкафа. У него мелькнула мысль, не стереть ли
повсюду свои отпечатки пальцев, но он тут же отругал себя за нее – мысль была
бессмысленной и показывала, в каком состоянии он находится.
Он сел за стол, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул,
чтобы прийти в себя. Это подействовало. Человек встал, взял сумку, пакет и
вышел в соседнюю комнату. Надевая пальто, бросил короткую фразу подчиненным,
исчерпывающе объяснявшую его уход. „Думаю, с остальными прощаться не
будем“, – усмехнулся он про себя, распахнул дверь, ведущую в коридор, и
замер.
В коридоре стояли пятеро. Четверо были ему знакомы, а
пятого, молодого светловолосого парня лет двадцати пяти, небрежно
привалившегося к стене, человек видел впервые. Однако именно этот пятый,
усмехнувшись, пожал плечами и сказал:
– Вот видишь, Серега, я же говорил.
И добавил, недобро прищурившись и сразу став лет на пять
старше:
– Далеко ли вы собрались, любезная Эмма Григорьевна?
Орлинкова дернула головой, отпустила пуговицу, которую
тщетно пыталась продеть в петлю. Кошелев, Капитошин и Викулова смотрели на нее,
и лица у них были до смешного глупые.
– Не нравится, как я к вам обращаюсь? –
сочувственно спросил парень. – Давайте я задам вопрос иначе: далеко ли вы
собрались, любезная Фаина Григорьевна? Не иначе, как в родное Кудряшово? Не
торопитесь, вас там не ждут.
Главный бухгалтер повернулась к ним спиной и прошла обратно
в кабинет мимо ошеломленно молчавших „девочек“. Голос интуиции, которую она все
это время ошибочно принимала за панику, молчал: говорить что-то было уже
поздно.
– Выкладывайте, – сухо сказала Орлинкова, усевшись
в кресло и с вызовом глядя на Кошелева. – У вас есть что мне сказать или я
могу пойти домой? Я не очень хорошо себя чувствую.
Макар открыл рот, чтобы съязвить, но тут Катя тихо и
неожиданно жалобно спросила:
