– Мне кажется, мы кружили часами, – пробормотал Сент-Джеймс, потягиваясь.
– Так оно и есть, – насмешливо подтвердила она. – «Всего два часа от станции, Дебора. Чудная поездка».
Он тихонько рассмеялся:
– И впрямь чудная. С этим не поспоришь, любовь моя.
– Еще какая! Когда я в третий раз увидела аббатство Риво, я была вне себя от восторга. – Дебора оглянулась на неприступную дверь из темного дуба. – Ну что, попытаемся?
По усыпанной гравием дорожке они вошли в глубокую арку перед дверью. К одной стене арки прислонилась, покосившись, будто спьяну, деревянная скамья, у другой стены высились две чудовищных размеров урны. По чьей-то прихоти в одной буйствовали только что расцветшие цветы, в то время как другая превратилась в приют для засохших гераней. Когда супруги проходили мимо, увядшие листья с шорохом посыпались на землю.
Сент-Джеймс с силой постучал в дверь причудливым медным молотком, висевшим в самой ее середине. Эхо далеко разнесло его стук, но туман мгновенно поглотил все звуки.
– Тут еще есть звонок, – заметила Дебора. – Может, его услышат?
Звонок отозвался далеко в глубине дома, и в ответ раздался неистовый лай и вой, казалось, целая свора собак захлебывается от ярости.
– Получилось, – рассмеялся Сент-Джеймс.
– Цыц, Каспер! Заткнись, Джейсон! Это в дверь звонят, чтоб вас, дьяволы! – Хрипловатый, по-мужски низкий голос (но по интонации безошибочно угадывалась женщина, родившаяся здесь и всю жизнь прожившая в родной провинции) выкрикивал где-то там, за дверью, короткие сердитые команды. – Цыц, проклятые! Пошли вон! Убирайтесь в кухню! – Короткая передышка, звуки отчаянной борьбы. – Чтоб вас! Пошли прочь! Ах вы, злодеи! Отдайте тапочки! Лопни ваши глаза! – С этим последним воплем хозяйка рванула задвижку, удерживавшую дверь изнутри, и широко распахнула створки. Перед Деборой и Сент-Джеймсом стояла босиком немолодая женщина; вернее, не стояла, а прыгала с ноги на ногу на ледяном каменном полу. От седых спутанных косм, рассыпавшихся по плечам, казалось, летели искры.
Мистер Алкурт-Сент-Джеймс, – произнесла она, не здороваясь. – А ну, заходите оба. Черт! – Сорвав с плеч шерстяную шаль, женщина оросила ее на пол, превратив в подстилку для озябших ног, и туже стянула на груди ворот своего обширного розового халата. Едва гости переступили порог, как хозяйка с грохотом захлопнула за ними дверь. – Слава богу, так-то лучше! – Она расхохоталась – буйно, несдержанно. – Прошу прощения. Обычно я стараюсь не вести себя как персонаж Эмили Бронте. Вы заблудились?
– Да уж, – подтвердил Сент-Джеймс. – Это моя жена Дебора. Миссис Бертон-Томас, – завершил он представление.
– Вы небось до костей промерзли! – воскликнула хозяйка. – Ладно, это дело поправимое. Пошли отсюда скорей. В дубовый зал. Там у меня славный огонек разожжен. Дэнни! – рявкнула она через левое плечо. – Проходите сюда, – это гостям. И снова: – Дэнни!!!
Супруги прошли вслед за хозяйкой в старинную комнату с каменным полом. Беленые стены, уходящий во тьму сводчатый потолок, в глубоких нишах – окна без занавесок, посреди комнаты одинокий обеденный стол, у дальней стены огромный погасший очаг. Жуткий холод. На стенах развешано огнестрельное оружие и островерхие шлемы. Миссис Бертон-Томас кивком обратила внимание гостей на свой арсенал.
– Круглоголовые Кромвеля побывали тут, – пояснила она. – Чуть не год торчали в Келдейл-холле в пору гражданской войны. В тысяча шестьсот сорок четвертом, – уточнила она мрачно, словно гости должны были навеки сохранить в памяти эту печальную дату из истории клана Бертон-Томасов. – Разумеется, мы постарались избавиться от них. Паршивые негодяи, все до единого!
Из заполненной тенями мрачноватой столовой хозяйка провела их в просторный зал, стены которого украшали роскошные деревянные панели, а окна – алые портьеры. В камине полыхал досыта наевшийся угля огонь.
– Господи, да куда же она запропастилась? – пробурчала миссис Бертон-Томас, возвращаясь к двери, через которую они только что вошли.
– Дэнни! – Наконец этот вопль вызвал отклик, в коридоре послышалась торопливая поступь, и в зал ворвалась простоволосая девушка лет девятнадцати.
– Виновата! – воскликнула она, весело смеясь. – Зато я твои тапочки добыла. – Она перебросила тапочки тете, которая ловко подхватила их на лету. – Боюсь, они их малость погрызли.
– Спасибо, лапонька. Раздобудь бренди для гостей, поняла? Этот кошмарный Уотсон прикончил по меньшей мере полграфина, прежде чем отправиться в постель, а что осталось, выдохлось. Лучше сбегай в погреб. Справишься?
Девушка помчалась исполнять поручение. Миссис Бертон-Томас оглядела свои тапочки, покачав головой при виде свежепрогрызенной дырки возле пятки. Сердито что-то проворчав, она надела тапочки и вновь набросила на плечи шаль, которая во все время их путешествия служила ей в качестве своеобразного передвижного коврика.
– Садитесь, прошу вас. Мы не стали заранее разводить огонь в вашей комнате, так что теперь нам придется посидеть тут, поболтать, пока там согреется. Зверски холодно, а ведь еще только октябрь. Говорят, и зима будет ранней.
По-видимому, подвал был не так уж глубок, ибо Дэнни за считанные минуты вернулась с бутылкой бренди в руках. Она открыла бутылку и перелила напиток в графин, стоявший на старинном столике, над которым висел портрет гордого и воинственного родоначальника Бертон-Томасов. Поставив на поднос три стакана и хрустальный графин, Дэнни вернулась к гостям.
– Проводить их в комнату? – спросила она тетю.
– Будь добра. И пусть Эдди займется багажом. И пожалуйста, извинись перед американцами, если они проснулись и решили узнать, с чего это мы так расшумелись. – Отдавая указания, миссис Бертон-Томас в то же время разливала по стаканам бодрящий напиток. – А с другой стороны, они же хотят получить «атмосфэру», а уж «атмосфэры» у нас хоть ложкой ешь. – Закинув голову, она расхохоталась и одним махом влила себе в глотку содержимое стакана. – Я стараюсь выдерживать роль. – Хихикая, миссис Бертон-Томас вновь наполнила свой стакан. – Добрая старая английская эксцентричность. Благодаря ей мой пансион упомянут во всех путеводителях.
Внешность хозяйки служила живой иллюстрацией этих слов. Английский уют и достоинство сочетались в ней с готическим кошмаром: высоченная, по-мужски широкоплечая, она пугающе небрежно перемещалась среди бесценной старинной мебели, украшавшей эту комнату. Руки земледельца, лодыжки балерины и лик постаревшей валькирии. Синие, глубоко запавшие глаза, резко выступающие скулы. Возраст не льстил ее лицу: в неверном свете очага казалось, что крючковатый нос почти дотянулся до верхней губы. На вид миссис Бертон-Томас было шестьдесят пять лет, но, очевидно, ее это нисколько не волновало.
– Ну! – окликнула она своих подопечных. – Есть-то хотите? Вы опоздали к ужину почти… – быстрый взгляд на прадедовские часы, звучно отсчитывающие время у стены, – на два часа.
