– Еще кофе, Дебора?
– Нет, спасибо.
– И что бы вы думали? – окликнул их Хэнк.
Сент-Джеймс призадумался над его вопросом. Под столом жена тихонько массировала ступней его здоровую ногу.
– Что же? – покорно переспросил он.
– Черт меня подери, если он не нашел там настоящего младенца. С только что обрезанной пуповиной. Пара часов, как на свет народился. К тому времени, как старик добрался туда, младенец уже окоченел. Нарочно его выбросили, ясно?
– Какой ужас! – побледнела Дебора. – Страшное дело.
Хэнк вновь кивнул торжественней прежнего.
– Страшное дело, вы говорите, а каково пришлось бедняге Эзре? Держу пари, он с тех пор так и не может сделать сами-знаете-чего.
– Чей это был ребенок?
Хэнк пожал плечами и вернулся к своему остывшему завтраку. Его интересовали лишь наиболее смачные моменты этой истории.
– Это неизвестно, – ответила Джо-Джо. – Малыша похоронили на деревенском кладбище. И такую странную надпись сделали на этой бедной маленькой могилке. Я ее даже с ходу и не припомню. Сходите туда, посмотрите сами.
– Это ж молодожены, Горошинка, – встрял Хэнк, широко осклабившись и подмигивая Сент-Джеймсу. – У них есть дела поинтереснее, чем бродить по кладбищам.
Похоже, Линли – любитель русской музыки. Они прослушали Рахманинова, затем перешли к Римскому-Корсакову, а теперь вокруг грохотала канонада увертюры «1812 год».
– Вот. Слышали? – спросил Линли, как только отзвучали последние ноты. – Тарелки отстали на полтакта. Но больше у меня претензий к этой записи нет. – С этими словами он выключил магнитофон.
Барбара впервые заметила, что ее напарник не носит никаких украшений, ни перстня с гербом и печаткой, ни дорогих часов с золотым браслетом, блестящим в лучах света. Почему-то отсутствие подобных признаков роскоши поразило ее не меньше, чем могла бы потрясти самая назойливая демонстрация примет графского достоинства.
– Я не заметила, к сожалению. Я плохо разбираюсь в музыке. – Неужели он в самом деле рассчитывал, что она, девушка из низов, способна поддержать беседу о классической музыке?
– Я тоже мало что о ней знаю, – признался ее собеседник. – Люблю слушать, только и всего. Боюсь, я из тех невежд, что говорят: «Я ничего в этом не смыслю, зато знаю, что мне по душе».
Барбара недоверчиво прислушивалась к его словам. Этот человек окончил Оксфорд, его диплом по истории был признан лучшим на курсе. Как же он может называть себя невеждой? Разве что он пытается помочь ей расслабиться, пускает в ход свои чары – уж это-то он умеет. Для него это так же естественно, как дышать.
– Я полюбил эту музыку, когда болел мой отец, в самые последние его месяцы. Всякий раз, когда я приходил навестить его, в доме играла музыка. – Умолкнув, Линли вынул кассету из магнитофона, и наступившая тишина показалась Барбаре столь же громкой, как прежде была музыка и куда более тревожной. Прошло несколько секунд, прежде чем он снова заговорил, Линли продолжил свой рассказ с того самого места, на котором остановился. – Он таял на глазах. Столько боли. – Линли откашлялся. – Мама не захотела отпустить его в больницу. Даже в самом конце, когда ей так требовалась помощь. Она сидела с ним целыми днями, час за часом, и смотрела, как он умирает. Мне кажется, только музыка помогла им продержаться последние недели. – Теперь Линли не отводил глаз от дороги. – Она держала его за руку, и они вместе слушали Чайковского. Под конец он совсем не мог говорить. Мне хотелось верить, что музыка говорит за него.
Сколько болезненных ассоциаций вызвал у Барбары этот рассказ! Нужно срочно, немедленно сменить тему. Судорожно сжав дрожащими руками дорожный атлас, Барбара невпопад выпалила:
– Вы давно знаете этого Ниса? – Черт, как неудачно, сразу видно, что она хочет уйти от разговора. Барбара исподтишка бросила взгляд на своего спутника.
Глаза Линли сузились, но с ответом он не спешил. Снял одну руку с руля. На миг Барбаре почудилось, что эта рука нацелена на нее, что он силой готов заставить ее замолчать. Однако Линли просто выхватил наугад другую кассету и воткнул ее в магнитофон, но включать не стал. Барбара угрюмо глядела в окно на проносящийся мимо пейзаж.
– Странно, что вы не слыхали об этом, – произнес он наконец.
– О чем?
Линли посмотрел прямо на нее. Он пытался разглядеть в ее лице вызов, насмешку, а то и желание оскорбить. Не заметив и признака подобных эмоций, инспектор вновь сосредоточил свое внимание на дороге.
– Примерно пять лет назад мой зять Эдвард Дейвенпорт был убит в собственном доме неподалеку от Ричмонда. Суперинтендант Нис счел необходимым арестовать меня. Мучения мои длились недолго, всего несколько дней. Но мне и этого хватило. – Он оглянулся на нее, усмехаясь над самим собой. – Неужели вы не слыхали об этом, сержант? Отличная сплетня для любой вечеринки.
– Нет, нет, я об этом никогда не слышала. Да я и не хожу на вечеринки. – Барбара слепо уставилась в окно. – Скоро уже будет поворот. Мили три осталось, – без особой нужды подсказала она.
Она была потрясена до глубины души. Она не смогла бы объяснить это чувство и не желала даже думать о нем. Вместо этого Барбара заставила себя внимательнее всматриваться в пейзаж, прячась от любого продолжения разговора. Пристальное созерцание картин сельской природы все более поглощало ее, и Барбара постепенно поддалась их очарованию. После безумного темпа лондонской жизни и неизбывной мрачности родного Актона безмятежность Йоркшира пронзала ее до глубины души.
Сельская местность являла глазам путников тысячи оттенков зеленого цвета, от аккуратных полос возделанной земли до внушающих страх безбрежных болот. Дорога то ныряла в долину, где рощи укрывали в своей тени аккуратные деревеньки, то взбиралась виражами и вновь выводила на открытое пространство, под беспощадные удары ветра, устремившегося сюда от самого Северного моря. Единственные живые существа на этих просторах – овцы. Они бродят свободно, на неогороженных лугах. Здесь нет даже тех старинных невысоких каменных стен, которые обозначают границы пастбищ в долинах.
Этот край полон противоречий. Ухоженные луга, где полная жизненных соков земля рождает изобильные урожаи кормовых трав, вики и клевера. В этих местах автомобилю приходится притормаживать, дожидаясь, пока пара пастушеских собак не перегонит через дорогу отару откормленных овец. Пастух следует в отдалении, лишь свистом напоминая о своем присутствии псам, полностью передоверив им свою работу и судьбу принадлежащего ему скота. А затем внезапно и травы, и деревеньки, и величественные дубы, вязы, каштаны – все исчезает, покоряясь вкрадчивой власти великих болот.
Блаженно-голубое небо внезапно омрачается тучами, опускается вниз, навстречу хмурой, непокорной человеку земле. Земля и небо – больше ничего, одни лишь черномордые, спокойные овцы, безмятежные обитатели этих пустынных мест.
