Несколько дней назад он бы не сумел это понять Но сейчас все было по-другому.
– Да, – откликнулся он, – я понимаю. – Он кивнул на прощанье и направился к машине.
– Инспектор! – Он обернулся, не успев еще снять руку с дверной ручки. – Вы же знаете, где Рассел, да?
Она могла прочесть ответ на его лице, но предпочла услышать ложь.
– Нет, – отвечал он.
Эзра Фармингтон жил напротив «Голубя и свистка» в коттедже по соседству с Маршей Фицалан. Как и садик учительницы, его участок тоже был обихожен и засажен цветами, однако не так старательно. Казалось, Эзра принялся за дело с наилучшими намерениями, но их, как и кусты в его саду, потрепала и согнула жизнь. Кустарник был красив, но нуждался в стрижке, на клумбы надвигались армии сорняков, однолетние цветы пора было выкапывать и выбрасывать прочь, чересчур большая лужайка осталась некошеной.
Фармингтон вовсе не обрадовался этой встрече. Услышав стук в дверь, он встал на пороге, загораживая вход в дом. Заглянув поверх его плеча, Линли догадался, что художник затеял ревизию: на диване и на полу были разложены многие десятки рисунков. Некоторые уже были разорваны в клочья или яростно скомканы, другие валялись под ногами. Эта великая чистка сама по себе казалась творческим усилием, и затеявший ее художник был уже изрядно пьян.
– Инспектор? – с преувеличенной любезностью произнес Эзра.
– Разрешите войти? Хозяин пожал плечами.
– Почему бы и нет? – Он пошире распахнул дверь и небрежным жестом пригласил Линли в дом. – Извините за беспорядок. Выбрасываю всякий мусор.
Линли осторожно перешагнул через несколько акварелей.
– Четырехлетней давности? – спросил он наугад.
И попал в цель. Достаточно было взглянуть на лицо Эзры: ноздри затрепетали, губы исказились гримасой.
– Че, собссно, вы имеете в'вдут? – Эзра сам почувствовал, как заплетается его язык, и попытался овладеть собой.
– В котором часу произошла ваша ссора с Уильямом Тейсом? – спросил Линли, пропустив мимо ушей эту реплику.
– В котором часу? – Эзра пожал плечами. – Понятия не имею. Выпьем, исп… инспектор? – Напряженно улыбаясь, Эзра проследовал в другой угол комнаты и налил себе джина. – Не хотите? С вашего разрешения. – Он отхлебнул глоток, поперхнулся, расхохотался и ударил себя по губам с такой силой, что едва устоял на ногах. – Черт побери! Уже и спиртное проглотить не могу!
– Вы возвращались с болота. Вряд ли вы бы отважились на такую прогулку в темноте.
– Разумеется, нет.
– На ферме играла музыка, так?
– Ага! – Эзра взмахнул стаканом. – Целый оркестр грохотал. Можно было подумать, там парад устроили.
– Вы видели только Уильяма Тейса? Больше никого?
– Наш друг Найджел, собачий поводырь, считается?
– Кроме Найджела.
– Не-а! – Эзра вновь поднял стакан и на этот раз осушил его. – Роберта небось была в доме. Пластинки переворачивала, бедная толстушка. На что еще она годится? Разве что… – тут блеклые глазки на миг сверкнули, – разве что папочке голову отрубить. Лиззи Борден, да и только! – И он расхохотался во всю глотку.
Линли пытался понять, с какой целью этот человек ведет себя столь отталкивающе, для чего тратит силы, укрепляя и постоянно демонстрируя самые уродливые и нестерпимые свойства своего характера? Он видел его ярость и ненависть, его презрение к людям, до того сильное, что оно, ей-богу, готово было вот-вот отделиться от хозяина и на правах третьего собеседника принять участие в разговоре. Этот талантливый человек разрушал себя, уничтожая свой дар, единственное оправдание своего существования.
Эзра, все еще хохоча, направился в сторону ванной. Линли вгляделся в те рисунки, которые художник не решился уничтожить, и угадал причину его беспросветного отчаяния.
Выполненные углем, карандашом, пастелью, красками, передавая страсть и страдание, каждое движение истерзанной души художника, на Линли со всех сторон смотрели изображения Стефы Оделл.
Услышав шаги хозяина, Линли отвел глаза от его рисунков, заставил себя посмотреть на самого Эзру. Он словно впервые видел его – женолюба и лицемера, превратившего прежнее горе в оправдание нынешних проступков. Он увидел в Эзре своего двойника, человека, которым он сам чуть было не стал.
Войдя в метро на станции Кингз-Кросс, Барбара доехала по Северной линии до Уоррен-стрит. Оттуда было лишь несколько минут пешком до Фицрой-сквер. По пути она обдумывала предстоявшую ей задачу. Джиллиан Тейс, безусловно, по уши увязла в этой истории, но доказать это будет не так-то легко. Если девушке удавалось скрываться одиннадцать лет подряд, значит, ума у нее хватит и на то, чтобы подготовить себе непробиваемое алиби на ночь убийства. Барбара решила: как только она найдет Джиллиан – если Нелл Грэхем и в самом деле Джиллиан и если удастся отыскать ее с помощью той скудной информации, которой они располагают, – следует немедленно, в ту же ночь доставить ее в Келдейл. Не оставлять ей лазеек, на худой конец арестовать. Барбара мысленно перебирала все, что было ей известно о Джиллиан. Буйная молодость, сексуальная распущенность, умение скрывать все это под личиной ангельской невинности. С такой хитроумной особой можно действовать только силой. Прямо, просто, агрессивно и беспощадно.
Фицрой-сквер, чистенький, отстроенный заново район Истона, казался не самым подходящим местом для трудных подростков. Двадцать лет назад, когда эта площадь была не более чем оставшимся после войны прямоугольником разбитой мостовой, окруженным полуразрушенными домами с пустыми впадинами на месте окон, Фицрой-сквер вполне мог служить убежищем для подонков столицы. Но теперь площадь выглядела такой новенькой и ухоженной, в центре сквера, заботливо огражденная от посягательств прохожих, произрастала свежая травка, каждый дом радовал глаз не состарившейся еще покраской, и полированные двери блестели в лучах вечернего солнца, и было почти невозможно поверить, что здесь по-прежнему находят приют забытые и отвергнутые обществом, напуганные и обиженные дети.
Приют располагался в доме номер 11, внушительном здании в георгианском стиле, фасад которого был закрыт строительными лесами. Мусорный ящик, переполненный обломками штукатурки, банками из-под краски и пустыми картонными упаковками, свидетельствовал, что и Тестамент Хаус последовал примеру соседей и стремится к обновлению. Парадная дверь была распахнута, оттуда доносилась музыка, не грубоватый рок-н-ролл, вполне уместный для сборища заблудших подростков, а неясный перебор классической гитары. Больше не было слышно ни звука, слушатели явно полностью подпали под очарование музыки. Но, как догадалась Барбара, дежурным на кухне не удалось послушать концерт – с кухни доносились запахи томатного соуса и специй, возвещавшие приближение ужина.
Поднявшись по ступенькам, Барбара вошла в дом. Длинный коридор был застлан красным ковром, настолько старым, что в некоторых местах сквозь него просвечивал пол. На стенах никаких украшений, только доски с объявлениями о рабочих вакансиях, правилами поведения и распорядком дня. В центре висело расписание занятий в университете на Говер-стрит. Его окружали большие стрелы, вырезанные из картона. Рядом – названия клиник, оказывающих помощь алкоголикам и наркоманам, сообщения службы планирования семьи. Внизу на отрывных листках несколько раз повторялся телефон службы спасения самоубийц. Барбара отметила, что большинство этих листков уже кому-то понадобилось.
