– Ты в таком виде поедешь в Скотленд-Ярд? – поинтересовалась Дебора.
Линли мрачно оглядел свой костюм.
– Надо же поддержать мою репутацию распутника. – И они дружно расхохотались. На миг между ними воцарилось полное согласие и тут же вновь сменилось замешательством.
– Что ж, – пробурчал Линли.
– Я приготовила речь, – пролепетала Дебора, пряча лицо в цветы. Букет вновь задрожал в ее руке, несколько лепестков полетело на пол. Она заставила себя вздернуть подбородок и глядеть прямо. – Речь прямо во вкусе Хелен. О моем детстве, о папе, об этом доме. Ну, ты сам знаешь. Хорошая речь, веселая, остроумная. Но я с этим не справлюсь, ни за что не справлюсь. Это свыше моих сил. Безнадежно. – Она вновь опустила глаза и обнаружила у своих ног прокравшегося в комнату крошечного щенка таксы, который приволок в зубах женскую сумочку. Положив свою добычу на Деборииу атласную туфельку, песик дружелюбно и весело помахивал хвостиком, явно ожидая награды за свои труды.
– Нет, Пич! – Дебора, смеясь, попыталась спасти сумочку из собачьих зубов, но когда она распрямилась, в ее зеленых глазах блестели слезы. – Спасибо, Томми. Спасибо тебе за все. За все.
– К вашим услугам, – весело отвечал он. Подойдя к Деборе, Томас Линли порывистым движением прижал ее к себе и поцеловал в волосы.
И Барбара, наблюдавшая эту сцену со стороны; догадалась, что Сент-Джеймс – а почему, о том ему лучше знать – намеренно оставил их вдвоем именно ради этого поцелуя.
3
Тело было обезглавлено. Эта жуткая подробность в первую очередь бросалась в глаза. Три полицейских офицера, собравшиеся за круглым столом в кабинете Скотленд-Ярда, склонились над фотографиями чудовищно изувеченного тела.
Отец Харт беспокойно поглядывал то на одного, то на другого из присутствовавших, тайком перебирая в кармане серебряные бусины миниатюрных четок. Эти четки в 1952 году благословил Папа Пий XII. Разумеется, не на аудиенции, кто бы мог надеяться на такую честь, и все же крест, начертанный дрожащей рукой первосвященника над головами двух тысяч благочестивых паломников, должен обладать особой силой. Тогда отец Харт закрыл глаза и высоко поднял в воздух свои четки, чтобы не упустить ни капли из пролившейся на них благодати.
Перебирая четки, он добрался до третьей декады скорбных таинств, когда высокий блондин наконец заговорил.
– «Какой удар был нанесен»
[1]
, – пробормотал он, и отец Харт внимательно посмотрел на него.
Этот человек – полисмен или нет? Отец Харт не понимал, почему блондин так нарядно одет, но, услышав знакомую цитату, с надеждой обернулся к нему.
– А, Шекспир. Да. Удивительно точно. Толстяк с вонючей сигарой во рту бросил на священника недоумевающий взгляд. Харт смутился, кашлянул и продолжал молча смотреть на то, как специалисты изучают фотографии.
Харт провел в этой комнате уже четверть часа практически в полном молчании. Толстяк раскуривал свою сигару, женщина дважды намеревалась что-то сказать, но сама себя сурово обрывала, и первой фразой, прозвучавшей здесь, стала эта строка Шекспира.
Женщина беспокойно постукивала кончиками пальцев по столу. Она-то уж точно служит в полиции. Это видно по ее форме. Но почему она такая несимпатичная – маленькие подвижные глазки, плотно сжатый рот? Она совершенно не годится. Не сможет ничем помочь. Не сумеет поговорить с Робертой. Как же им объяснить?
Следователи по-прежнему рассматривали жуткие фотографии. Отец Харт старался даже не смотреть в эту сторону. Он слишком хорошо помнил, что на них изображено, он первым оказался на месте преступления, и вся сцена навеки отпечаталась в его мозгу. Уильям Тейс лежал на боку – здоровенный мужчина шести с лишним футов роста, – скрючившись, словно зародыш в утробе, прижав левую руку к животу, подтянув колени к груди, а на месте головы – на месте головы не было ничего. Да, и впрямь как Клотен. Только возле него сидела не очнувшаяся в испуге Имогена, а Роберта, повторявшая ужасные слова: «Я сделала это. Я рада». Голова откатилась в угол хлева на кучу прогнившего сена. Харт посмотрел туда, и… о, боже, там сверкали мерзкие крысиные глазки, острые коготки разодрали кожу на лице Тейса, и подрагивающий нос серой твари уже окрасился кровью, а крыса все продолжала скрести. Отче наш, иже еси на небесах… Отче наш, иже еси на небесах… Надо еще многое рассказать, многое, но сумею ли я теперь припомнить?!
– Отец Харт! – Блондин, облаченный в визитку, отложил в сторону очки и извлек из кармана золотой портсигар, – Вы курите?
– А… да, спасибо. – Священник торопливо схватил портсигар, надеясь, что никто не заметил, как дрожат его руки. Затем блондин протянул изящную коробочку женщине, но та решительно покачала головой. Вслед за золотым портсигаром на свет появилась серебряная зажигалка. Все это заняло несколько секунд. Харт радовался передышке, позволившей ему собраться с мыслями.
Блондин всмотрелся в длинный ряд фотографий, украшавших дальнюю стену кабинета, и уселся поудобнее.
– Почему вы отправились в тот день на ферму, отец Харт? – негромко спросил он, скользя взглядом от одной фотографии к другой.
Отец Харт близоруко заморгал. «Наверное, это фотографии подозреваемых?» – с надеждой подумал он. Быть может, Скотленд-Ярду удалось наконец напасть на след этого изувера? Но на таком расстоянии он даже не мог определить, люди изображены на этих фотографиях или какие-нибудь предметы.
– Было воскресенье, – ответил он, словно такого пояснения было достаточно.
Блондин быстро повернул голову. У этого молодого человека прекрасные карие глаза.
– Вы обычно навещали Тейсов по воскресеньям? – осведомился он. – Приходили к ним обедать?
– О… я прошу прощения… я думал, это есть в рапорте… понимаете… – Опять он сбивается. Отец Харт несколько раз подряд сильно затянулся. Все пальцы в несмываемых пятнах от никотина. Потому-то блондин и предложил ему сигарету. Свои он забыл дома и на вокзале, увы, не догадался купить пачку. Столько всего обрушилось на него! Священник продолжал жадно втягивать в себя дым.
– Отец Харт! – окликнул его толстяк, начальник блондина. С самого начала все присутствовавшие назвали свои имена, но Харт, конечно же, все уже перепутал, Запомнил он только женщину – Хейверс, сержанта Хейверс, судя по нашивкам. Но два других имени выскользнули из его памяти. Он смотрел на сумрачные лица следователей и все больше поддавался панике.
– Простите, что вы сказали?
– Вы каждое воскресенье ходили к Тейсам?
Отец Харт изо всех сил старался ответить ясно, последовательно и разумно. Его пальцы по-прежнему сжимали в кармане серебряные четки. Уколовшись об острый выступ распятия, священник нащупал крошечное тело, вытянувшееся в агонии. Господи, какая страшная смерть!
