В последний раз, припомнил Линли, такие дифирамбы вызвал «Отелло», который при переполненных залах шел в театре «Хеймаркет» несколько месяцев. Он был снят со сцены только три недели назад.
– И кого же убили? – спросил Линли.
– Автора новой пьесы. Видимо, многообещающего. Женщину. Ее имя… – Послышался шорох бумаг. – Джой Синклер. – Уэбберли прочистил горло, что всегда предшествовало неприятной новости. И она не замедлила прозвучать. – Боюсь, тело уже увезли.
– Проклятье! – ругнулся Линли. Теперь никакой реальной картины места преступления, а стало быть, куча всякой лишней мороки.
– Понимаю вас, дружище. Но теперь уж ничего не попишешь. Как бы там ни было, сержант Хейверс встретит вас в Хитроу Я заказал вам билеты на час – до Эдинбурга.
– Хейверс не подойдет для этого дела, сэр. Если тело уже таскали туда-сюда, мне понадобится Сент-Джеймс.
– Сент-Джеймс больше не работает в Скотленд-Ярде, инспектор. Я не могу заполучить его за такой короткий срок. Если вам нужен судебный эксперт, возьмите одного из наших людей, а не Сент-Джеймса.
Линли очень хотелось воспротивиться, в душе он понимал, почему на дело вызвали именно его, а не другого детектива-инспектора, дежурившего в эти выходные. Стюарт Ринтул, граф Стинхерст, явно находился под подозрением, но начальство желало вести расследование деликатно, что было бы гарантировано присутствием восьмого графа Ашертона, то есть Линли. Пэр, то и дело повторяющий «ну, мы-то с вами люди одного круга» и осторожно выведывающий правду у другого пэра. Все это, конечно, прекрасно, но если Уэбберли совершенно не собирался считаться с чинами ради того, чтобы свести лорда Стинхерста и лорда Ашертона, то Линли стоило позаботиться и о себе – то есть во что бы то ни стало избежать сотрудничества с детективом-сержантом Барбарой Хейверс. У нее был пунктик: она во всем хотела быть первой – начиная с учебы в средней школе и кончая желанием надеть наручники на какого-нибудь графа.
По мнению сержанта Хейверс, причиной всех главных проблем в жизни – от кризиса в экономике до роста числа венерических заболеваний – была классовая система, из которой они являлись в готовом виде, как Афина из головы Зевса
[4]
. Классовый вопрос, говоря откровенно, был самым больным местом в отношениях между ними и неизменно становился фундаментом, сутью и завершающим украшением каждой словесной баталии, в которую ввязывался Линли в те пятнадцать месяцев, что Хейверс была его напарницей.
– В силу некоторых особенностей характера Хейверс, ей нельзя доверять это дело, – резонно заявил Линли. – Как только она узнает, что здесь замешан лорд Стинхерст, она забудет о всякой объективности.
– Она преодолела это. А если нет, то ей давно пора это сделать, если она хочет сотрудничать с вами.
Линли содрогнулся при мысли, что суперинтендант, вероятно, намекает, что они с сержантом Хейверс вот-вот должны стать постоянной командой, соединенной в законном браке карьеры, из которого ему уже никогда не вырваться. Надо было как-то нейтрализовать планы начальника насчет Хейверс, найти приемлемый компромисс – на данный момент.
И он ловко воспользовался предыдущей репликой шефа.
– Что ж, если вы так решили, сэр… – спокойно произнес он. – Но что касается проблем, связанных с тем, что тело уже увезли… Наши нынешние сотрудники не чета Сент-Джеймсу, у него колоссальный опыт. Вы лучше меня знаете, что он был нашим лучшим криминалистом и…
– Он и сейчас наш лучший криминалист. Мне известен обычный порядок действий, инспектор. Но все дело во времени. Заполучить Сент-Джеймса просто невозможно… – Послышалась короткая, резкая реплика старшего суперинтенданта Хильера. Уэбберли тут же приглушил ее, без сомнения, зажав ладонью микрофон. И почти сразу сказал: – Ладно. Будет вам Сент-Джеймс. Так что быстренько летите туда и посмотрите, что там за каша заварилась. – Он кашлянул, прочищая горло. – Мне все это нравится не больше, чем вам, Томми.
И Уэбберли дал отбой, прежде чем последовала дальнейшая дискуссия или расспросы. И, только держа в руке уже умолкнувшую трубку, Линли задумался о двух любопытных деталях. Ему практически ничего не сказали о преступлении и впервые за двенадцать лет сотрудничества суперинтендант назвал Линли по имени. Очень странная причина для смутного беспокойства. Тем не менее его вдруг одолело любопытство: чем же их все-таки так всполошило это убийство в Шотландии? Но он быстро отвлекся на другие мысли.
Когда Линли покинул нишу в гостиной, направившись в свои комнаты в восточном крыле Хоуэнстоу, его вдруг поразило имя. Джой Синклер. Где-то он его видел. И совсем не так уж давно. Он остановился в коридоре рядом со старинным комодом и вперился невидящим взглядом в стоявшую на нем фарфоровую вазу. Синклер. Синклер. Фамилия казалась такой знакомой, вот сейчас он вспомнит. Изящные голубые на белом фоне узоры вазы расплывались у него перед глазами, накладывались друг на друга, пересекались, менялись местами…
Менялись местами. Из конца в начало. Игра слов. Не Джой Синклер он видел, «Синклер'с Джой»
[5]
, заголовок в воскресном приложении к газете. Это была инверсия, явно подразумевающая: «вот какие мы остроумные», а за ней следовала дразнящая фраза «С „Тьмой“ рассчитались, вперед – к вершинам».
Он вспомнил, что из-за этого заголовка подумал: неуж-то речь идет о какой-то слепой спортсменке перед Олимпийскими играми? И даже довольно основательно углубился в статью; выяснилось, что эта радостная Синклер никакая не спортсменка, а драматург, что ее первая пьеса была хорошо встречена критикой и зрителями, жаждущими отдохновения от обычной лондонской мишуры, и что ее второй пьесой откроется театр «Азенкур». Вот, собственно, и все, что он тогда о ней узнал. Потому что звонок из Скотленд-Ярда оторвал его от газеты: надо было мчаться в Гайд-парк, где нашли труп совершенно раздетой пятилетней девочки, спрятанный в кустах под мостом через Серпентайн
[6]
.
Надо ли удивляться, что до сего момента он и не вспоминал о Синклер. Это жуткое зрелище… Одна мысль о том, что вынесла Меган Уолшем, прежде чем умерла, на многие недели изгнала из его головы любые другие мысли. От ярости он ничего вокруг не видел, а ел и спал лишь по необходимости – чтобы были силы на поиски убийцы Меган… а затем – арест дяди девочки, брата ее матери… а затем – он должен был сообщить убитой горем матери, кто виновен в изнасиловании, нанесении телесных повреждений и убийстве ее младшего ребенка.
Ведь он только-только отошел от этого расследования. Он был совершенно измотан теми долгими днями и еще более долгими ночами, он жаждал отдохновения, очищения души, сокрушенной этим мерзким убийством и бесчеловечностью.
