— Я делала неправильные вещи на Колина. Бросала круг…
Рита повернулась к ней и решительно схватила ее за руку.
— И ты бросишь его снова, прямо сейчас, со мной. Марсу. Как я тебе говорила и ты должна была давным-давно делать.
— Я бросала Марсу, как ты и сказала, позавчера. Я отдала золу Энни. И положила вместе с золой кольцевой камень. Но я не была чистой.
— Полли! — Рита встряхнула ее. — Ты ничего не сделала неправильного.
— Я желала ее смерти. Я не могу забрать назад это желание.
— И ты думаешь, она не хотела своей смерти? Ее внутренности были съедены раком, дочка. Он поднимался от ее яичников по животу к печени. Ты все равно не могла ее спасти. Ее никто не мог спасти.
— Богиня могла. Если бы я правильно действовала. Но я этого не сделала. Так что Она меня наказала.
— Не будь такой прямолинейной. Это не наказание — то, что с тобой случилось. Это зло, его зло. И мы поглядим, как он заплатит за это.
Полли сняла руки матери со своих рук.
— Ты не станешь использовать магию против Колина. Я не позволю тебе.
— Поверь мне, девочка, я не собираюсь использовать магию, — сказала Рита. — Я имела в виду полицию. — Она повернулась и направилась к двери.
— Нет. — Полли вздрогнула от боли, когда нагнулась и подняла халат с пола. — Ты напрасно их позовешь. Будет ложный вызов. Я не стану с ними говорить. Ни слова не скажу.
Рита остановилась и взглянула на дочь:
— Ты послушай меня…
— Нет. Ты меня послушай, мама. То, что он сделал, не имеет значения.
— Не имеет?… Это все равно что сказать, что ты сама ничего не значишь.
Полли решительно завязывала пояс на халате до тех пор, пока он и ее ответ не оказались на месте.
— Да, я это знаю, — прошептала она.
— Так что телефон Социальной службы вселил в Томми уверенность, что причина, побудившая ее избавиться от викария, какой бы она ни была, скорее всего связана с Мэгги.
— А как ты считаешь?
Сент-Джеймс открыл дверь в их комнату и запер ее за ними.
— Не знаю. Меня что-то все еще гложет. Дебора сбросила с ног туфли, села на кровать, подвернула ноги на манер индусов и стала растирать ступни.
— Мои ноги чувствуют себя на двадцать лет старше, чем я сама, — вздохнула она. — По-моему, женские туфли придуманы садистами. Их нужно всех перестрелять.
— Туфли?
— И туфли тоже. — Она вытащила из волос черепаховый гребень и швырнула его на комод. На ней было зеленое шерстяное платье в тон ее глаз; оно окутывало ее подобно мантии.
— Может, твои ноги чувствуют себя на сорок пять, — заметил Сент-Джеймс, — но сама ты выглядишь на пятнадцать лет.
— Из-за освещения, Саймон. Оно приятно приглушено. Привыкай к такому, договорились? Теперь оно всегда будет таким.
Он засмеялся, снимая куртку. Затем расстегнул часы и положил их на журнальный столик под лампу с абажуром, чьи кисточки уже решительно об-махрились на кончиках. Он присоединился к ней, устроился полусидя-полулежа на кровати, опираясь на локти, пристроил поудобней свою больную ногу.
— Я рад, — сказал он.
— Почему? Ты полюбил приглушенный свет?
— Нет. Но я радуюсь этому «всегда».
— А ты боялся, что его не будет?
— Если честно, то с тобой никогда не знаешь, чего ждать.
Она подтянула колени и положила на них подбородок, накрыв ноги подолом платья. Ее взгляд зафиксировался на двери ванной.
— Пожалуйста, даже не думай об этом, любовь моя, — сказала она. — Не допускай и мысли о том, что мы с тобой поплывем в разные стороны из-за того, какая я есть или что я делаю. У меня трудный характер, я знаю…
— Ты всегда была такой.
— …но то, что мы вместе, — самая важная вещь в моей жизни. — Он ничего не ответил, и она повернула к нему лицо, по-прежнему не отрывая подбородок от коленей. — Ты веришь в это?
— Хотелось бы.
— И что мешает?
Он намотал на палец ее локон и посмотрел, как он переливается на свету. По цвету он был где-то между рыжим, каштановым и светлым. Он даже затруднялся назвать его цвет.
— Иногда жизнь и ее общая бестолковость встает на пути чьего-то «вместе», — произнес он. — Когда это случается, легко потеряться и забыть то, с чего все начиналось, куда ты идешь и, прежде всего, почему ты идешь с кем-то.
— У меня никогда не было ни одной подобной проблемы, — заявила она. — Ты всегда был в моей жизни, и я всегда любила тебя.
— И что?
Она улыбнулась и отступила с большей ловкостью, чем он мог предполагать.
— В тот вечер, когда впервые меня поцеловал, ты перестал быть героем моего детства, мистер Сент-Джеймс, и превратился в мужчину, за которого я хотела выйти замуж. Для меня все оказалось просто.
— Это никогда не бывает просто, Дебора.
— Думаю, бывает. Если два разума становятся одним. — Она поцеловала его в лоб, переносицу, губы. Он передвинул руку с ее головы на затылок, но она соскочила с кровати и, зевая, расстегнула молнию на платье.
— Значит, мы напрасно потратили время на поездку в Брадфорд? — Она подошла к шкафу и достала плечики.
Он с недоумением уставился на нее, пытаясь понять связь:
— Брадфорд?
— Про Робина Сейджа. Ты ничего не обнаружил в доме викария? О его браке? О женщине, застигнутой на прелюбодеянии? А что там насчет святого Иосифа?
Он принял предложенную смену темы. В конце концов, она уводила от трудного разговора.
— Ничего. Но его пожитки были упакованы в картонные коробки, их там были дюжины, и, возможно, что-то там могло бы обнаружиться. Впрочем, Томми считает это маловероятным. По его мнению, правда находится в Лондоне. И как-то связана с взаимоотношениями Мэгги с ее матерью.
Дебора стянула платье через голову и сказала приглушенным тканью голосом:
— Все же я не понимаю, почему ты отвергаешь прошлое. По-моему, оно так много в себе таит — таинственная жена, еще более таинственный несчастный случай и все такое. Может, он звонил в Социальную службу по каким-то другим причинам, не имеющим к девочке никакого отношения?
— Верно. Но ведь он звонил в Лондон. Почему он не позвонил в местное отделение, если это связано с какими-то локальными проблемами, с его прихожанами?
— Вот именно. Даже если его звонок имеет какое-то отношение к Мэгги, почему он звонил в Лондон?
— Возможно, не хотел, чтобы об этом узнала ее мать.
— Тогда он мог бы позвонить в Манчестер или Ливерпуль. Верно? И если он этого не сделал, то почему?
