— Так тоже вредно. Ты ведь дышишь! Дышать тоже вредно. Мы все можем умереть от рака.
— Все-то ты у нас знаешь. Совсем как…
— Как мой отец
Она достала из шкафа сковородку и пошла к холодильнику. На нем висели два листка, приклеенные желтой лентой. ПРАВИЛА — было напечатано на одном, ДЕЛА — на другом. По диагонали на обоих кто-то нацарапал: «Насрать». Шейла сорвала листки и внимательно посмотрела на мальчишек. Филипп занимался у плиты картошкой. Джино и Гермес возились у ножек стола. Линус засунул руку в коробку с воздушной кукурузой, оставленной на полу.
— Кто из вас это сделал? — грозно спросила Шейла. — Ну-ка, я хочу знать. Кто это сделал, черт побери?
Все молчали, косясь на Линли, словно он явился, чтобы арестовать их за это преступление. Она скомкала листки и швырнула на стол.
— Какое правило номер один? Что у нас всегда считалось правилом номер один? Джино?
Он спрятал руки за спиной.
— Уважение собственности, — сказал он.
— А чья была эта собственность? Чью собственность ты решил перечеркнуть?
— Не я!
— Не ты? Не ври. Кто затевает у нас любое озорство, если не ты? Возьми эти листки в спальню и перепиши десять раз.
— Но ма…
— И никаких отбивных и пюре, пока не сделаешь. Понял?
— Я не…
Она схватила его за руку и толкнула в сторону спальни:
— И не показывайся, пока не сделаешь то, что я велела.
Остальные мальчики лукаво переглядывались, когда он ушел. Шейла вернулась к столу и вдохнула еще дыма.
— Не могу послать это к едрене фене, — сказала она Линли, кивнув на сигарету. — Что угодно могу, а это нет.
— Я и сам курил, — ответил он.
— Да? Тогда вы понимаете. — Она достала из холодильника отбивные и положила на сковороду. Включила горелку, обняла Филиппа и поцеловала в висок. — Боже, какой ты красивый парень, ты это знаешь? Еще лет пять, и девчонки будут без ума от тебя. Будут липнуть к тебе как мухи.
Филипп усмехнулся и стряхнул с себя ее руку:
— Ма!
— Да, тебе это понравится, когда повзрослеешь. Совсем…
— Как мой отец.
Она ущипнула его за попку.
— Засранец. — Она повернулась к столу. — Гермес, следи за отбивными. Принеси сюда стул. Линус, накрывай на стол. Я должна поговорить с джентльменом.
— Я хочу кукурузу, — заявил Линус.
— Не на ленч.
— Я хочу!
— А я сказала: не на ленч. — Она выхватила у него коробку и бросила в шкаф. Линус заплакал. — Замолчи! — прикрикнула она и, повернувшись к Линли, добавила: — Как его отец. Ох уж эти греки. Позволяют сыновьям делать что угодно. Хуже, чем итальянцы. Пойдемте отсюда.
Сигарету она захватила с собой в гостиную. Остановилась у гладильной доски, чтобы обмотать истерзанный провод вокруг утюга. Ногой отодвинула в сторону огромную бельевую корзину.
— Хорошо посидеть, — вздохнула она, присаживаясь на софу с подушками в розовых наволочках. Сквозь прожженные в них дыры виднелась изначальная зеленая обивка. Стену за софой украшал большой коллаж из фотографий. Большинство из них — моментальные снимки. На некоторых были взрослые и непременно один из ее детей. Даже на фотографиях свадьбы Шейлы — она стояла рядом со смуглым мужчиной в очках с металлической оправой и характерной щелью между передними зубами — запечатлены маленький Филипп, наряженный как носитель колец, и Джино, которому было года два.
— Ваша работа? — поинтересовался Линли, кивая на коллаж
Она изогнула шею, чтобы взглянуть, что он имел в виду.
— Вы спрашиваете, я ли это сделала? Да. Мальчики помогали. Но в основном я сама. Джино! Возвращайся на кухню. Ешь свой ленч
— Но листки…
— Делай, что я говорю. Помоги своим братьям и заткнись.
Джино поспешил на кухню, бросил осторожный взгляд на мать и опустил голову.
Шейла стряхнула пепел с сигареты, подержала ее под носом, а когда снова положила в пепельницу, Линли спросил:
— Вы видели Робина Сейджа в декабре, верно?
— Перед самым Рождеством. Он пришел в салон, как и вы. Я думала, ему нужна стрижка-новый стиль но он хотел поговорить. Не так Здесь. Как и вы
— Он сказал вам, что он англиканский священник?
— Он пришел в одежде священника, или как там она называется, но я сразу смекнула, что он мог ее просто надеть. Социальная служба присылает своих людей разнюхивать, что да как, а одевают их как священников, разыскивающих грешников. Я нагляделась на таких, можете мне поверить. Они являются сюда по крайней мере два раза в месяц, ждут как стервятники, чтобы я ударила кого-нибудь из своих сыновей, тогда они смогут забрать их у меня и определят, как они считают, в приличный дом. — Она невесело засмеялась. — Могут ждать до посинения Старые трепаные козлы.
— Почему вы решили, что он из Социальной службы? У него была какая-нибудь бумага от них? Или он показал вам свою визитную карточку?
— Так он себя держал, когда пришел сюда. Сказал, что хочет поговорить о религии. Типа, куда я посылаю своих детей, чтобы они узнали про Иисуса? И ходим ли мы в церковь и в какую? Но все время оглядывал квартиру, словно прикидывал, хватит ли места для Пината, когда он родится. Еще он хотел поговорить со мной о том, что значит быть матерью, в чем выражается моя любовь к ним, а также как я приучаю их к дисциплине. Социальные работники вечно долдонят об этом. — Она включила лампу. Ее абажур был накрыт красным платком. Когда лампочка горела, большие пятна клея под тканью выглядели как Америка. — Вот я и подумала, что это мой новый социальный работник и вырядился так, чтобы меня обмануть.
— Но ведь он не говорил вам об этом.
— Он просто смотрел на меня так же, как они, сморщив лицо и нахмурив брови. — Она забавно изобразила фальшивое сочувствие. Линли не сдержал улыбки. Она кивнула. — Они тут шныряют с тех пор, как я родила первого ребенка, мистер. Никогда не помогают и ничего не могут изменить. Они не верят, что ты лезешь из кожи вон, пытаясь сделать как лучше, а если что-то случается, то виновата всегда ты. Я их ненавижу. Это по их вине я потеряла мою Трейси Джоан.
— Трейси Джонс?
— Трейси Джоан. Трейси Джоан Коттон. — Она показала пальцем на студийную фотографию в центре коллажа. На ней смеющийся ребенок в розовом держал серого мягкого слона. Шейла дотронулась пальцами до снимка. — Моя малышка, — сказала она. — Такой была моя Трейси.
У Линли волосы встали дыбом. Она сказала про пятерых детей. Он решил, что она считает и будущего ребенка. Он встал с кресла и внимательней рассмотрел снимок. Ребенку было четыре или пять месяцев.
— Что с ней случилось? — спросил он.
