— Не волнуйся. Ведь ты не на экзамене. Вспомни то, что удастся. Остальное само придет.
— Ты до противного нетребовательный. Он улыбнулся:
— Я всегда считал это частью своего обаяния.
Утки поплелись к ним навстречу, рассчитывая получить корм. С кряканьем принялись обследовать их обувь, клюнули и отвергли ботинки Деборы и перешли к шнуркам Сент-Джеймса. Шнурки вызвали у них оживленный интерес, как и металлические пластинки сбоку. Однако, не обнаружив ни единой крошки хлеба, утки, распушив было перья, снова уложили их, видимо, в знак упрека, и с тех пор перестали демонстрировать разочарованное равнодушие к человеческому присутствию вообще.
Дебора села на скамью. Кивнула одетой в парку женщине, которая протопала мимо них в красных «веллингтонах» за черным терьером, энергично натянувшим свой поводок. Подперла кулаком подбородок. Сент-Джеймс присоединился к ней и дотронулся пальцами до морщинки у нее между бровями.
— Я думаю, — сказала она. — Пытаюсь припомнить.
— Я уже заметил. — Он поднял воротник пальто. — Не странно ли, что процесс твоего мышления требует столь низкой температуры.
— Ты как ребенок. Сейчас не так уж холодно.
— Скажи это своим губам. Они посинели.
— Уф. Я даже не дрожу.
— Ничего удивительного. Ты уже передрожала и сейчас находишься на последней стадии гипотермии, хотя не сознаешь этого. Зайдем-ка лучше в паб. Видишь, дым идет из трубы?
— Там слишком много отвлекающих моментов.
— Дебора, холодно. Хорошо бы выпить бренди?
— Не мешай мне думать.
Сент-Джеймс засунул руки в карманы пальто и сосредоточил внимание на утках. Они совсем не замечали холода. Немудрено. Все лето и всю осень они копили жировой слой, готовясь к холодам. Кроме того, их грог пух? Счастливые, чертенята.
— Святой Иосиф, — объявила наконец Дебора. — Вот что я вспомнила. Саймон, он с особым волнением относился к святому Иосифу.
Сент-Джеймс с сомнением поднял бровь и еще глубже спрятал голову в воротник.
— Это только начало, как я догадываюсь, — произнес он бодрым тоном.
— Нет, в самом деле. Это важно. Должно быть важно. — Дебора стала объяснять детали своей встречи с викарием в седьмом зале Национальной галереи. — Я любовалась да Винчи — Саймон, почему ты никогда не приводил меня туда?
— Потому что ты ненавидела музеи. Я попытался, когда тебе было девять лет. Не помнишь? Ты предпочла отправиться в Гайд-парк на озеро Серпентин покататься на лодке и стала безобразничать, когда я отвел тебя в Британский музей.
— Но там были мумии. Потом меня несколько недель терзали кошмары.
— Меня тоже.
— Ну, тебе не следовало так легко капитулировать перед маленькой своенравной девчушкой.
— Запомню на будущее. Итак, вернемся к Сейджу.
Она засунула руки в рукава пальто, как в муфту.
— Он сказал, что на рисунке Леонардо нет святого Иосифа. Что он почти не бывает на картинах рядом с Девой Марией и разве это не печально? Что-то типа того.
— Ну, Иосиф был лишь кормильцем, в конце концов. Хороший, правильный человек.
— Но мне показалось, что он так… так опечален этим. У меня было впечатление, будто он воспринимает это как личное горе.
Сент-Джеймс кивнул:
— Типичный синдром. Мужчинам нравится думать, что они играют в жизни женщин более важную роль, чем это есть на самом деле. Что еще ты припомнила?
Она опустила голову на грудь.
— Он не собирался быть там.
— В Лондоне?
— В галерее. Он направлялся куда-то еще — в Гайд-парк? — когда его застал дождь. Он любил природу. Любил деревню. Сказал, что это помогает ему думать.
— О чем?
— Может, о святом Иосифе?
— Теперь появился предмет для обширных предположений.
— Я ведь сказала тебе, что не умею, что не запоминаю разговоры. Спроси меня, во что он был одет, как выглядел, какого цвета у него волосы, какие губы. Но не заставляй пересказывать то, что он говорил. Даже если я вспомню каждое слово, все равно не смогу докопаться до скрытых подтекстов. Я не умею копаться в словах. Вообще не умею копаться. Я с кем-то встречаюсь. Мы разговариваем Он мне нравится или нет. Я думаю: он мог бы стать моим другом. Вот и все. Ведь я не ожидала, что он умрет, когда я приеду к нему, вот и не запомнила каждую деталь нашей первой встречи. А ты бы запомнил?
— Если бы беседовал с красивой женщиной — да, но и в этом случае отвлекался бы на детали, не имеющие ничего общего с тем, что она говорит.
Она подозрительно прищурилась:
— Какие еще детали?
Он задумчиво склонил голову набок и всмотрелся в ее лицо:
— Рот.
— Рот?
— Я нахожу, что женский рот достоин изучения. Несколько последних лет я работаю над созданием научной теории о женских ртах. — Он откинулся на спинку скамьи и посмотрел на уток. Он чувствовал, как Дебора ощетинилась всеми своими колючками. На его лице заиграла довольная улыбка.
— Ну, я даже не стану спрашивать, что это за теория. Ты ждешь этого. Я вижу по твоему лицу. Но я не стану.
— Как хочешь.
— Хорошо. — Она подвинулась к нему и приняла его позу. Вытянула ноги и критически посмотрела на носки своих ботинок. Ударила каблуком о каблук. Затем носком о носок. И сказала: — Ну, ладно. Черт побери. Скажи мне. Скажи.
— Существует ли корреляция между величиной рта и важностью того, что он произносит? — очень серьезно спросил он.
— Ты шутишь.
— Нет, не шучу. Ты никогда не замечала, что женщины с маленькими ртами не способны сказать ничего важного?
— Это чушь и дискриминация.
— Возьми, к примеру, Вирджинию Вулф. У нее был большой рот.
— Саймон!
— Погляди на Антонию Фрейзер, Маргарет Дрэббл, Джейн Гуделл…
— А Маргарет Тэтчер?
— Всегда бывают исключения. Но есть общее правило, и я утверждаю, что факты целиком и полностью подтверждают — корреляция существует. Я намерен провести исследования.
— Как?
— Персонально. Пожалуй, начну с тебя. Величина, форма, объем, пластичность, чувственность… — Он поцеловал ее. — Почему я уверен, что ты лучше большинства?
Она улыбнулась:
— Мало тебя мама била в детстве.
— Тебя тоже. Я точно знаю, что твой отец никогда тебя и пальцем не тронул. — Он поднялся со скамьи и, повернувшись к ней боком, оттопырил локоть. Она взяла его под руку. — Так как насчет бренди?
Она сказала, что согласна, и они вернулись по той же тропинке. Как и в Уин ело, сразу за деревней открытое пространство возвышалось и падало плавными холмами, разделенными на фермы. За фермами шли вересковые пустоши, где паслись овцы.
