— Пошли, вы оба, — сказала я. — Не сегодня.
Но я уже больше ни разу с ними не гуляла. На следующий день моя правая нога отказала. В зоопарке я помогала бригаде ультразвуковой диагностики, таща в клетку к самке тапира, где должны были обследовать ее плод, ведро с яблоками и морковкой, и один из сотрудников спросил меня:
— Что с тобой случилось, Ливи?
Тогда мне в первый раз стало ясно, что я приволакиваю ногу.
Но что меня встревожило, так это то, что в обоих случаях — и когда я хромала, и когда приволакивала аогу — я не сознавала этих нарушений.
— Наверное, нерв защемило, — предположил в тот вечер Крис. — От этого и потеря чувствительности.
Он повернул мою ступню вправо и влево. Я смотрела, как его пальцы ощупывают мою ногу.
— Разве при защемлении нерва нет боли? Резкой, или тянущей, или какой-нибудь еще?
Он опустил мою ступню.
— Может, тут что-то другое.
— Что?
— Спросим Макса, хорошо?
Макс простучал подошву, провел по ней колесиком с крошечными выступами и попросил описать мои ощущения. Потянул себя за нос, уперся указательным пальцем в подбородок. И предложил показаться другому врачу.
— Как давно это у тебя? — спросил он.
— Почти неделю, — ответила я.
Он посоветовал специалиста с Харли-стрит и сказал, что необходимо поставить точный диагноз.
— Что же это? — спросила я. — Ты знаешь, да? Просто не хочешь сказать. Боже мой, неужели это рак? Ты думаешь, у меня опухоль?
— Квалификации ветеринара недостаточно для диагностирования человеческих болезней, девочка.
— Болезней. Болезней, — повторила я. — Так что это?
Он сказал, что не знает. По его мнению, у меня, возможно, поражены нейроны.
Я вспомнила любительский диагноз Криса.
— Защемление нерва?
— Поражение центральной нервной системы, Ливи, — пробормотал Крис.
Мне показалось, что на меня рушатся стены.
— Что? — переспросила я. — Центральная нервная система? Как это?
—Нейроны — это особые клетки, состоящие из тела, коротких отростков и одного длинного. Они передают импульс мозгу. Если они…
— Опухоль мозга? — Я схватила его за руку. — Макс, ты думаешь, что у меня опухоль мозга?
Он стиснул мою ладонь.
— В настоящий момент у тебя приступ паники, — сказал он. — Тебе нужно обследоваться и успокоиться. А пока, как там наша незаконченная шахматная партия, Кристофер?
Говорил Макс беззаботно, но когда он уходил в тот вечер, я слышала, что они с Крисом разговаривали на пешеходной дорожке. Я не разобрала ни слова, только один раз Макс произнес мое имя. Когда же Крис вернулся, чтобы взять на прогулку собак, я спросила:
— Он ведь знает, в чем проблема, да? И знает, что это серьезно. Тогда почему не сказать мне? Я слышала, что он говорил обо мне, Слышала, как он сказал что-то, вот и скажи мне, Крис. Потому что если ты не…
Крис подошел к моему креслу и на мгновение прижал к себе мою голову, я ощутила ухом тепло его ладони. Он покачал меня, как маленькую.
— Ежик, — проговорил он, — ты что-то поднял иглы. Макс всего лишь сказал, что попросит своих друзей позвонить их друзьям, чтобы тебя побыстрее принял этот врач с Харли-стрит. Я согласился. Мне кажется, это наилучший путь, а?
Я отстранилась:
— Посмотри на меня, Крис.
— Что? — Его лицо было спокойным.
— Он сказал тебе что-то другое.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что он назвал меня «Оливия».
Крис сердито покачал головой. Наклонился и легко коснулся моих губ. Он никогда не целовал меня раньше, и после больше никогда не целовал. Сухое, мимолетное касание сказало мне все, что я хотела знать. Я приступила к первому кругу хождения по врачам и обследований. Они начали с простого: проверили кровь и мочу. После этого перешли к рентгенам. Ознакомившись с результатами — я сидела в кресле у стола, в кабинете с такими богатыми панелями, что он казался декорацией к фильму, а Крис ждал в приемной, потому что я не хотела, чтобы он был рядом, когда я услышу худшее, — врач сказал только:
— Мы сделаем спинномозговую пункцию. На какое время вам назначить?
— Зачем? Почему вы не можете сказать сейчас? Почему не скажете мне? Не хочу я больше никаких обследований. А уж этого — меньше всего. Это же просто кошмар, я знаю, как это делается. Иглы и жидкость. Не хочу! Хватит!
Он побарабанил пальцами, положив руки на неуклонно пухнувшую папку с результатами моих обследований.
— Извините, — сказал он, — но это необходимо.
— Но вы-то что считаете?
— Считаю, что необходима пункция. И тогда прояснится общая картина.
Люди с деньгами, вероятно, прошли бы эту процедуру в шикарной частной клинике, где коридоры украшены цветами, повсюду ковры, играет музыка. Я же воспользовалась услугами национальной системы здравоохранения. Лежа в требуемой позе — на спине, голова наклонена вперед, — я пыталась не обращать внимания на частый пульс, который, казалось, колотился в моем спинном мозгу, и отогнать дурное предчувствие, охватившее меня в то утро в постели, когда мышцы моей правой ноги вдруг начали подергиваться, словно жили своей собственной жизнью.
Последнее обследование состоялось несколько дней спустя в комнате для осмотра у того же врача. Там, усадив меня на стол, обитый мягкой, как ладошка младенца, кожей, он уперся рукой в мою правую ступню.
— Толкайте, — велел он. Я толкнула, как смогла.
— Еще раз. Я повторила.
Он жестом предложил упереться ему в руку теперь уже ладонью.
— Толкайте.
— С руками у меня все в порядке.
— Толкайте.
Я подчинилась.
Он кивнул, сделал какие-то пометки в бумагах в моей папке, снова кивнул, отвел меня в своей кабинет, сходил за Крисом.
Я почувствовала, что начинаю злиться, и спросила:
— В чем дело?
Вместо ответа врач предложил сесть, но не в кресла к столу, а на диван, над которым висела картина в темных тонах, изображавшая пасторальную сцену: высокие горы, река, массивные деревья и девушка с веткой в руке, пасущая коров. Как странно, что среди всех подробностей того позднего утра на Харли-стрит я помню эту картину. Я едва на нее взглянула.
Придвинув кресло, врач присоединился к нам. Мою историю болезни он пристроил у себя на колене, но так ни разу с ней и не сверился. Предложил нам воды из графина на кофейном столике. Крис отказался, я согласилась, так как в горле у меня пересохло.
