Из-за двери донесся спокойный мужской голос, но обращался мужчина не к Линли, а к кому-то другому, кто отвечал неразборчиво. Еще несколько слов, а затем, после небольшой заминки, дверь открыли.
Мужчина окинул их взглядом, отметив и смокинг Линли, и давно не стриженную голову и красные кроссовки Хейверс. Губы его дрогнули в улыбке.
— Полиция, я полагаю? Поскольку сейчас не Хэллоуин.
— Мистер Пэттен? — спросил Линли.
— Прошу сюда, — ответил тот.
Хозяин провел их по покрытому лаком паркету, под бронзовой люстрой, в которой горели лампочки в виде языков пламени. Он был крупным мужчиной, хорошего телосложения, одет в джинсы и выцветшую клетчатую рубашку с закатанными до локтей рукавами. Синий свитер — по виду кашемировый — был небрежно повязан вокруг шеи. Пэттен был бос, и загар его ног, как и всех остальных открытых участков тела, давал возможность предположить скорее отдых на Средиземном море, чем труд на свежем воздухе.
Подобно большинству георгианских домов, дом Пэттена был спроектирован по простому плану. Большая прихожая переходила в длинный холл с закрытыми дверями направо и налево и несколькими стеклянными, ведущими на террасу. В одну из этих дверей и вышел Хью Пэттен, ведя гостей к шезлонгу, двум стульям и столу, расставленным на каменных плитах террасы и образующим как бы приемную для гостей. Далее, ярдах в десяти за террасой, спускался вниз, к пруду с лилиями, сад, за которым раскинулись огромным, сияющим, без видимых границ океаном огни Лондона.
На столе стояли четыре стакана, поднос и три бутылки «МакАллана» с проставленными на них заводскими датами: 1965, 1967, 1973. Бутылка шестьдесят пятого года была наполовину пуста, семьдесят третьего — еще не открыта.
Пэттен налил четверть стакана виски шестьдесят седьмого года и повел им в сторону бутылок.
— Угощайтесь. Или вам нельзя? Вы же на службе, как я понимаю?
— Глоток не повредит, — сказал Линли. — Я попробую шестьдесят пятого.
Хейверс выбрала шестьдесят седьмой год. Когда напитки были налиты, Пэттен сел в шезлонг, подложив правую руку под голову и устремив взгляд на открывающийся вид.
— Черт, люблю это проклятое место. Садитесь. Насладитесь видом.
Свет из дальнего конца холла падал через стеклянные двери и ложился аккуратными прямоугольниками на плитки террасы. Но когда полицейские сели, Линли обратил внимание, что Пэттен постарался устроиться в тени, освещенной осталась только его макушка.
— Я слышал о Флеминге. — Не отрываясь от вида, Пэттен поднял стакан. — Об этом стало известно сегодня днем, часа в три. Позвонил Гай Моллисон. Он обзванивал спонсоров летних игр. Только спонсоров, как он сказал, так что, мол, ради бога, молчите об этом до официального сообщения. — Пэттен с усмешкой покачал головой и повертел стакан. — Всегда печется об интересах английской команды.
— Моллисон?
— Но ведь его же снова выберут капитаном.
— Вы уверены насчет времени?
— Я только что вернулся с ланча.
— Тогда странно, что он знал о Флеминге. Он позвонил до опознания тела, — сказал Линли.
— До того, как тело опознала его жена. Полиция уже знала, кто он такой. — Пэттен оторвался от созерцания. — Или вам этого не сообщили?
— Похоже, вы хорошо информированы.
— Тут мои деньги.
— И не только деньги, насколько я понимаю. Пэттен поднялся и подошел к краю террасы, где каменные плиты сменялись мягким склоном лужайки. Он стоял, якобы наслаждаясь видом.
— Миллионы, — он взмахнул стаканом, — изо дня в день влачат жизнь, не имея ни малейшего представления, зачем это нужно. И к тому времени, когда приходят к выводу, что жизнь вообще-то не сводится только к загребанию денег, еде, испражнениям и совокуплению в темноте, для большинства уже слишком поздно что-либо менять.
— В случае Флеминга это очень верно. Пэттен все смотрел на мерцающие огни Лондона.
— Он был редким экземпляром, наш Кен. Знал, что существует нечто, чего он не имеет. И хотел получить это.
— Вашу жену, например.
Пэттен не ответил. Допил виски и вернулся к столу. Взял нераспечатанную бутылку семьдесят третьего года и открыл ее.
— Что вам было известно о вашей жене и Кеннете Флеминге? — спросил Линли.
Пэттен присел на край шезлонга, насмешливо наблюдая, как сержант Хейверс ищет чистую страничку в своем блокноте.
— Меня по какой-то причине предупреждают об аресте?
— Ну это преждевременно, — ответил Линли. — Хотя, если вы хотите вызвать своего адвоката…
Пэттен засмеялся.
— За прошедший месяц Фрэнсис пообщался со мной достаточно, чтобы год спокойно пить свой любимый портвейн. Думаю, я обойдусь без него.
— Значит, у вас проблемы с законом?
— У меня проблемы с разводом.
— Вы знали о романе вашей жены?
— Понятия не имел, пока она не заявила, что уходит от меня. И даже тогда я сначала не знал, что за всем этим стоит роман. Я просто подумал, что уделял ей недостаточно внимания. Удар по самолюбию, если хотите. — Он криво усмехнулся. — Мы здорово поругались, когда она сообщила о своем уходе. Я немного ее попугал: «Где ты найдешь еще такого дурака, который захочет подобрать такую пустышку, как ты, без единой извилины в голове? Ты что, правда думаешь, что, уйдя от меня, не превратишься в то, чем была, когда я тебя нашел? Секретаршей на подмене за шесть фунтов в час без каких-либо особых способностей, кроме не совсем уверенного знания правил правописания?» Одна из этих отвратительных супружеских сцен за ужином в отеле «Капитал». В Найтсбридже.
— Странно, что для такого разговора она выбрала общественное место.
— Ничуть, если знать Габриэллу. Это отвечает ее потребности в драматических эффектах, хотя она, позволю себе предположить, воображала, что я буду лить слезы в консоме, а не выйду из себя.
— Когда это было?
— Наш разговор? Не помню. Где-то в начале прошлого месяца.
— И она сказала, что бросает вас ради Флеминга?
— Еще чего. Она планировала сорвать хорошенький куш по разводному соглашению и была достаточно умна, чтобы понимать; ей очень непросто будет отсудить у меня желаемое в финансовом плане, если я узнаю, что она с кем-то спит.
Пэттен поставил стакан на пол террасы и расположился в шезлонге в прежней позе — подложив правую руку под голову.
— Так о Флеминге она ничего не сказала?
— Габриэлла не дура, хотя иногда действует именно так. И в отношении укрепления своего финансового положения она не промах. Меньше всего она хотела сжечь между нами мосты, не убедившись предварительно, что навела новый. Я знал, что она флиртовала с Флемингом. Черт, я видел, как она это делала. Но я ничего такого не подумал, потому что завлекать мужчин — обычное для Габриэллы дело. В том, что касается мужчин, она действует на автопилоте. Всегда так было.
