— Если вы беседовали с североирландской полицией, тогда вы знаете, что я делал: то, что делал любой ребенок-католик в Белфасте. Бросал в британских солдат камнями, бутылками. Переворачивал мусорные баки. Поджег три автомобильные шины. Да, полиция била меня за это по рукам, но и моих приятелей тоже, ясно? Но я перерос желание злить солдат и поступил в университет. Учился музыке. У меня нет связи с ИРА.
— Почему вы преподаете музыку здесь?
— А почему не преподавать ее здесь?
— По временам этот район кажется не слишком гостеприимным.
— Да. Ну, я мало выхожу.
— Когда вы в последний раз были в Белфасте?
— Три года назад. Нет, четыре. На свадьбе своей сестры.
На большой стереоколонке Чэмберс раскопал среди груды журналов и нот фотографию в картонной рамке и протянул Линли.
На снимке многочисленная семья собралась вокруг жениха и невесты. Линли насчитал восемь братьев и сестер и увидел Чэмберса, чувствовавшего себя не в своей тарелке и примостившегося с краю, чуть в стороне от всей группы, стоявшей, в противоположность ему, рука об руку.
— Четыре года, — заметил Линли. — Довольно долгое время. Никто из ваших родных не живет сейчас в Лондоне?
— Нет
— И вы с ними-не видитесь?
— Нет.
— Любопытно. — Линли вернул фотографию.
— Почему? Оттого, что мы ирландцы, вы ожидаете, что мы живем все скопом?
— У вас с ними натянутые отношения?
— Я больше не хожу в церковь.
— Почему так?
Чэмберс снова заправил за уши волосы. Нажал несколько клавиш на электрооргане. Прозвучал нестройный аккорд.
— Послушайте, инспектор, вы пришли поговорить о Лотти Боуэн. Я рассказал вам, что знаю. Она пришла сюда на занятие. После этого мы поболтали. Потом она ушла.
— И никто ее не видел.
— Ничем не могу помочь. Я за это не в ответе. Если бы я знал, что ее похитят, я бы проводил ее до дома. Но у меня не было причин подозревать, что где-то тут таится опасность. Краж со взломом здесь нет. Ни на кого не нападают. Наркотиками не торгуют. Поэтому я отпустил ее одну, и вот что случилось, и теперь я хреново себя чувствую, но я к этому непричастен.
— Боюсь, вам потребуется подтверждение этого факта.
— И где же мне его раздобыть?
— Думаю, вы можете получить его от того, кто был у вас наверху, когда мистер Сент-Джеймс приходил к вам в среду. Если кто-то — а не Шарлотта Боуэн — действительно был с вами в доме. Можем мы узнать ее имя и адрес?
Чэмберс нервно втянул нижнюю губу, и на подбородке у него образовалась ямочка. Он уставился куда-то в пространство, словно разглядывая нечто, недоступное взорам других. Это был взгляд человека, которому есть что скрывать.
— Мистер Чзмберс, — сказал Линли. — Мне нет нужды говорить вам, насколько серьезно ваше положение. В прошлом вы имели касательство к ИРА, а мы расследуем похищение и убийство дочери члена парламента, не скрывающего своей неприкрытой враждебности к ИРА. Вы связаны с этой девочкой, вы последний из известных нам людей, кто ее видел. Если есть человек, который может подтвердить, что вы не имеете отношения к исчезновению Шарлотты Боуэн, я предлагаю сообщить о нем прямо сейчас.
— Хорошо, — проговорил Чэмберс, но сначала потребовал еще глоток виски для подкрепления.
Вечером в среду, сообщил он, отводя взгляд, у него была не женщина, а мужчина. Рассел Маевски, хотя инспектор может скорее вспомнить его по профессиональному имени. Рассел Мейн.
— Телеактер, — сказал Линли Нката. — Играет копа.
— Мы вместе три года, почти четыре. — Чэмберс смотрел куда угодно, только не на полицейских. — Мы соблюдаем осторожность из-за людской предубежденности.
Расc живет здесь, заключил Чэмберс. Сейчас он на съемках и вернется не раньше девяти или десяти вечера. Но если полиции надо с ним поговорить…
Линли протянул музыканту карточку.
— Попросите мистера Мейна позвонить.
Снова оказавшись в переулке, когда за ними закрылась дверь и изнутри снова послышалась музыка, Нката сказал:
— Думаете, он знает, что ребята из нашего особого отдела держат его под микроскопом?
— Если не знает, — ответил Линли, — то теперь будет подозревать.
Они направились к Мэрилебон-лейн. Линли мысленно прошелся по тому, что было им известно на данный момент. У них накапливалось существенное количество информации и фактов: от отпечатков пальцев до лекарства, выдаваемого по рецепту, от школьной формы, найденной в Уилтшире, до очков, обнаруженных в машине в Лондоне. Должен был существовать логический ход, с помощью которого все, что они накапливали, можно было связать воедино. Им нужно было только напрячь зрение, чтобы увидеть рисунок. В конечном счете, все, что у них было, и все, что они имели, должно быть привязано к одному человеку. И это был человек, осведомленный о том, чья дочь Шарлотта, достаточно изобретательный, чтобы осуществить два успешных похищения, и настолько дерзкий, чтобы действовать среди бела дня.
Что же это был за человек? — гадал Линли. Имелся, пожалуй, единственный разумный ответ: преступник явно не боялся, что его могут засечь, потому что в его появлении с ребенком, видимо, не было ничего подозрительного.
Пираньи, думала Ив Боуэн. Сначала она думала о них как о шакалах, но шакалы питаются падалью, тогда как пираньи охотятся за живой — и предпочтительнее кровоточащей — плотью. В течение всего дня репортеры собирались перед офисом ассоциации ее избирателей, перед Министерством внутренних дел и парламентом. Сопровождали журналистов их неизменные попутчики — папарацци и фотографы из газет.
Ив казалось, что прошлая ночь была адом. Но каждый раз, когда открывалась передняя дверь офиса ассоциации и слышался гул голосов и сверкали вспышки фотокамер, она осознавала, что часы между звонком Денниса Лаксфорда и окончательным осознанием, что она ничем не может помешать ему опубликовать статью, были всего лишь чистилищем.
Она сделала что могла, нажала на все рычаги, час за часом связываясь по телефону с судьями и адвокатами и прибегая ко всем дружеским связям, которые ей удалось завязать в политике. Все звонки касались одного: запретить опубликование в «Осведомителе» статьи, которая, по заявлению Лаксфорда, могла спасти его сына. Результат все время был один и тот же: вердикт, что подобный запрет невозможен.
Содержит ли данный материал, спрашивали ее, клевету? Нет? Он пишет правду? Тогда, моя дорогая, боюсь, тут не о чем говорить. Да, я действительно понимаю, что некоторые подробности из нашего прошлого могут оказаться неудобными для нашего настоящего и будущего, но если эти подробности — правда… Что ж, тут можно только сохранять присутствие духа, высоко держать голову и показывать всем своим поведением, чего ты действительно стоишь, не так ли?
