– Вообще-то да, – согласился Фабио, немного
подумав. – Оттуда довольно трудно выйти… Только там не как в тюрьме.
Просто ученицы – молодые девушки. Их надо охранять…
– От чего?
– Ну… – замялся мальчик. – Ты же знаешь…
– Не знаю.
– Хм… Я думаю… Ох, Цири, никто же их не запирает в
школе. Они сами хотят…
– Ну конечно. – Цири шельмовски улыбнулась. –
Хотят – вот и сидят в своей тюрьме. Не хотели б, так не дали бы себя запереть.
Все так просто – надо только вовремя сбежать. Еще до того, как туда попадешь,
потому как потом может быть труднее…
– Как это – сбежать? А куда им…
– Им, – прервала Цири, – вероятно, некуда,
бедняжкам. Фабио? А где город… Хирунд?
Мальчик удивленно глянул на нее.
– Хирунд не город. Это ферма. Большая ферма. Там есть
сады и огороды, поставляющие овощи и фрукты всем городам в округе. Есть пруды,
в которых разводят карпов и других рыб…
– И далеко до этого Хирунда? В какую сторону? Покажи.
– Зачем тебе?
– Покажи, прошу тебя.
– Видишь дорогу, ведущую на запад? Там, где телеги? По
ней как раз и едут в Хирунд. Верст пятнадцать, все время лесами.
– Пятнадцать верст, – повторила Цири. –
Недалеко, если конь хороший… Спасибо, Фабио.
– За что?
– Не важно. Теперь проводи меня на рынок. Ты обещал.
– Пошли.
Такой толчеи, суеты, сутолоки и гомона, какие встретили их
на рынке Горс Велена, Цири еще видеть не доводилось. Шумный рыбный базар, через
который они недавно проходили, по сравнению с рынком показался бы тихим храмом.
Площадь была огромной, и все-таки Цири казалось, что пройти на территорию
ярмарки невозможно. Оставалось лишь взглянуть издалека. Однако Фабио смело
врезался в спрессованную толпу, волоча девочку за собой. У Цири сразу же
закружилась голова.
Продавцы вопили, покупатели орали еще громче, затерявшиеся в
толкотне дети выли и стенали. Мычали коровы, блеяли овцы, кудахтали куры и гоготали
гуси. Ремесленники-краснолюды яростно колотили молотками по каким-то железякам,
а когда прерывали свое занятие, чтобы напиться, начинали жутко ругаться. В
нескольких точках площади надрывались пищалки, гусли и цимбалы, видимо, там
давали концерты ваганты и музыканты. Вдобавок ко всему кто-то невидимый в этом
бедламе, но наверняка не музыкант, без устали дул в латунную трубу.
Цири отскочила от трусившей прямо на нее, пронзительно
визжащей свиньи и налетела на клетку с курами. Ее толкнули, она наступила на
что-то мягкое и мяукающее. Шарахнулась, чуть не угодив под копыта огромной
вонючей, отвратной и ужасающе странной скотины, расталкивающей людей косматыми
боками.
– Что это было? – ойкнула она, пытаясь удержаться
на ногах. – А, Фабио?
– Верблюд. Не бойся!
– А я и не боюсь! Тоже мне! Подумаешь, вербульд!!!
Она с любопытством оглядывалась. Понаблюдала за работой
низушков, на глазах у всех изготовлявших изящные бурдюки из козьей шкуры,
повосхищалась прелестными куклами, которых предлагали на своем прилавке две
полуэльфки. Долго рассматривала изделия из малахита и яшмы, выставленные на
продажу угрюмым и все время бурчащим гномом. С интересом и знанием дела
осмотрела мечи в мастерской оружейника. Остановилась около девушек, плетущих
корзинки из ивы, и пришла к выводу, что нет ничего хуже такой работы.
«Трубодуй» перестал надрываться. Вероятнее всего, его
прикончили.
– Чем так вкусно пахнет?
– Пончиками. – Фабио пощупал кошелек. –
Хочешь попробовать один?
– Хочу попробовать два.
Продавец подал три пончика, принял пятак и сдал четыре
медяка, один из которых переломил пополам. Цири, уже немного освоившаяся, с
интересом наблюдала за операцией продавца, жадно поглощая первый пончик.
– Не отсюда ли, – спросила она, принимаясь за
второй, – пошла поговорка «ломаного гроша не стоит»?
– Отсюда. – Фабио прикончил свой пончик. –
Ведь монет меньше гроша не существует. А там, откуда ты родом, полугроши не в
ходу?
– Нет. – Цири облизнула пальцы. – Там, откуда
я родом, в ходу золотые дукаты. Кроме того, все это ломанье было бессмысленным
и ненужным.
– Почему?
– Потому что я хочу съесть третий пончик.
Заполненные сливовым повидлом пончики подействовали как
самый волшебный эликсир. У Цири поднялось настроение, и бурлящая народом
площадь перестала ее пугать, изумлять и даже начала нравиться. Она больше не
позволяла Фабио тащить себя, а сама потянула его в самую гущу, к тому месту, с
которого кто-то произносил речь, забравшись на импровизированную трибуну из
бочек. Оратором оказался престарелый толстяк. По бритой голове и коричневому
балахону Цири признала в нем бродячего жреца. Ей уже встречались такие, время
от времени они навещали храм Мелитэле в Элландере. Мать Нэннеке никогда не
называла их иначе как «эти дурные фанатики».
– Един суть на свете закон! – рычал толстый
жрец. – Божий закон! Вся природа подчинена этому закону, вся земля и все,
что на сей земле произрастает! А чары и магия – противны сему закону. Проклятие
чародеям, близок уже день гнева, когда огонь небес поразит их богомерзкий
остров! Рухнут стены Локсии, Аретузы и Гарштанга, за коими собираются ныне эти
безбожники, плетущие козни! Рухнут эти стены…
– И придется, мать их перемать, все заново
возводить, – буркнул стоящий рядом с Цири подмастерье в одежде,
умаруханной известью.
– Увещеваю вас, люди добрые и благочестивые, – не
унимался жрец, – не верьте чародеям, не обращайтесь к ним за советами и с
просьбами. Не позволяйте им соблазнять себя ни видом роскошным, ни речью
гладкой, ибо истину говорю вам, чародеи оные есть аки гробы повапленные,
снаружи прекрасные, изнутри же гнили и истлевших костей полные!
– Гляньте на него, – проговорила молодая женщина с
корзинкой, полной моркови, – вот треплется! На магиков, вишь ты, лает,
потому как завидует, вот и все.
– Точно, – поддакнул каменщик, – у самого,
ишь, башка словно яйцо лысая, а брюхо аж до колен. А чародеи – вона какие
красивые, не плешивеют, не брюхатят… А чародейки, ого, сама красотища…
– Ибо твои раскрасавицы души дьяволу запродали! –
крикнул невысокий типчик с сапожным молотком за поясом.
